— Чем же он взволновал тебя?
— Сейчас, отец... Пойми только, все это сугубо конфиденциально. Ну, по́лно, не обижайся... Я был приглашен в дом архиерея запиской одной дамы. Там меня ожидала довольно большая, оживленная, по преимуществу офицерская, компания. Флуг назвал себя доверенным лицом корниловской организации, сказал, что перешел фронт под видом коммивояжера и предъявил нам тетрадь с письмом и программой Корнилова.
— Авантюрист этот Флуг, — с мрачным оттенком в голосе заметил Алексей Прохорович и еще дальше от себя отодвинул рюмку.
— Не спорю. Но здесь все было чисто. На тетради, прошитой черным шнуром, сидела именная сургучная печать генерала Корнилова — красный орел в полете. Да и другое: Флуг прибыл с поручиком Глухаревым. Мальчишку этого я знаю, честная натура, с головой, набитой идеями Дон-Кихота.
Обернувшись, Глеб стукнул костяшками пальцев по стеклу аквариума, что высился подле на своих затейливых тонких ножках. Все краски аквариума стояли неподвижно: океан, заключенный в стеклянную коробку, спал мертвым сном.
— Похоже, до сих пор, — сказал он, — я был вот этой золотой рыбкой. Цедил в голове что-то бесконечное и вязкое, не решаясь лишний раз вильнуть хвостом. Пробил час, отец!
— Ты меня, конечно, не послушаешься...
— Не послушаюсь, отец... — Глеб поднял глаза и натянуто рассмеялся. — Веду себя так, будто ты уже знаешь мои планы. Так вот, Корнилов, по словам Флуга, уже в апреле переберется через Урал. Цель — расширить восстание, поднятое Дутовым. Не думаю, чтобы все это было так просто. Короче, ждать я не хочу! — Глеб наполнил и осушил еще одну рюмку. — Я жажду дела и потому сам отправлюсь к Корнилову.
— Этого требовал Флуг?
— Нет. Флуг решает иное. Здесь, в Томске, как и в других городах Сибири, он ищет элементы, готовые сбросить Совдепию. Это его слова.
— Красный орел в полете. — Алексей Прохорович скептически поджал губы. — А флаг у Корнилова тоже красный?
— Красно-черный, кажется.
— Ты не поедешь, Глеб. Твое место в твоем городе.
— Пока здесь большевики, это не мой город. Кстати, в прошлое воскресенье, принародно, твой сын получил пощечину: «А ты еще топаешь, золотопогонная контра!» Ничтожный человечишко в солдатской шапке. Пережить подобное еще раз я не смогу.
— А Варенька?
— Мы отправимся вместе.
— Что же будет со мной, Глеб?
— Не надо, отец. Мы уже достаточно спорили, и я уразумел — ты с большевиками. Читаешь римское право, а не церковное, и молишься на ректора в заплатанной юбке.
— Ты жесток, Глеб!
— Прости, отец!
Глеб смутился, обнял отца и по-мальчишески уткнулся лицом в его плечо. Рюмка Алексея Прохоровича поползла по лакированной полочке и сорвалась на пол. На светлой его охре расползлось черное пятно кагора.
— К счастью, — вздохнул Глеб.
— К счастью, — отозвался Алексей Прохорович.
В глазах старого профессора стояли слезы.
Возникший при Ставке Главный комитет союза офицеров армии и флота противопоставил себя большевикам. Союз клялся бороться до тех пор, «пока огражденная нашим мощным союзом Россия не восстанет честная от позора, победная из поражений, нетленная в своем величии и свободе». Идеи союза, повторенные в письме и программе генерала Корнилова, — что доставили в Томск мнимые коммивояжеры, — увлекли Мышецкого. В мае — это был восемнадцатый — он и Варвара Алексевна оставили Томск. Но на пути к Придонью, ставшему государством Юго-Восточного союза казаков, их захватил и вернул обратно мятеж Чехословацкого корпуса. 1 июня Мышецкий вырезал из «Сибирской жизни» и подклеил в свой дневник заметку под названием «Свержение Советской власти в Томске».
Посидел, откинувшись, в кресле.
Обмакнул перо и стал писать:
«Без пышных фраз и речей, с сознанием своей глубокой вины перед Родиной должны мы приступить к новой работе. Опыт прошлого, опыт бесплодных словопрений первой половины истекшего периода революции и «дел» и «реформ» второй должен нам послужить уроком, и в этом, может быть, и есть добро большевистского худа».
День седьмой
У Колчака были две контрразведки: военный контроль и управление второго генерал-квартирмейстера. 7 марта 1919 года «Верховный правитель повелел» учредить еще одну, третью: особый отдел государственной охраны. Возникшая в недрах департамента милиции, новая контрразведка простерла свои щупальца в самые отдаленные уголки белой империи, имея аппараты и чины в губерниях, областях, городах, уездах и на «особо важных пунктах» вне общего территориального деления. Опыт предшественников, которым она располагала, позволял ей с первых же шагов плести искусную сеть тайного наблюдения, интриг, провокаций, сыска, опираясь раньше всего на управляющих губерниями (при царе это были губернаторы) и довольно предметно постигая действительную картину большевистского подполья.