Бритолицый назвал цену и гулко ударил по столу своим позолоченным молоточком.
— Р-раз!
Красочные картины аукциона Парфен наблюдал впервые. На какое-то время он забыл о человеке в лапсердаке, но тот сам напомнил о себе и подошел к литейщикам. Постоял, с усмешкой разглядывая Парфена, и отошел, невозмутимый, уверенный.
— Чего это он посмотрел на меня так? — спросил Парфен товарища.
— Хрен его знает. Может, по бабам где скитались вместе?
— Ну, старый...
— Старый конь борозды не испортит.
— Да мелко пашет. — Парфен рассмеялся, наблюдая за незнакомцем. — Крутится чего-то около нас. Ты гляди, подзывает вроде.
Незнакомец стоял в стороне от аукциона на чистом месте и подавал знаки.
— Только не болтать, ребятишки, — предупредил он, когда литейщики подошли к нему и остановились. — Вы ведь из литейного?
Парфен вскинул смешливые глаза на Ивана:
— Откуда мы, Иван?
— Да, точно, — ответил Иван незнакомцу. — У тебя что, заказ на могильную плиту? С крестом или без креста?
— Чаныгина вот ищу.
— Ну и ищи.
— Может, сведете к нему?
Литейщики переглянулись. Парфен зевнул, блаженно похлопал себя по губам, перекрестился:
— Царствие ему небесное.
— Так-то уж и царствие. Ну?
— Ставь бутылку, и потопали.
— А так?
— За так у отца родимого.
— Ладони показать, что ли?
— А какие это у тебя особенные ладони?
— Рабочие. Понятие есть такое — рабочая солидарность.
— Видал его! Грамотный!
— Чаныгин-то зачем тебе? — вмешался Иван.
— Дело есть.
Чаныгин сидел на кухне под лампой и тачал сапог. Явственно стукнула калитка, потом щеколда в сенцах, и вошел Иван.
— Свои-то где? — спросил он, заглядывая в горенку.
— Жена с ребятишками на линии. Поехали по бруснику. Братан подался к тетке Анисье. За груздями и медвежатинкой. Продай последнюю рубаху, а после бани выпей.
Чаныгин кивнул перед собой.
На столе поблескивала под лампой засургученная бутылка водки.
— Дружка к тебе привел, — сказал Иван. — Вызывает во двор. Глянь на него потихоньку из сенцев. Он на свету с Парфишкой. Если фальшивый какой, скажу, нет тебя, и вся антимония.
Чаныгин недовольно нахохлился, смахнул с фартука обрезки кожи и вышел в сенцы.
— Федька! Портнягин! — закричал он в ту же минуту. — Какого лешего торчишь ты тут, под березой? А ну, марш, марш в хату, да вон туда, под святые лики. Сколько мы с тобой не виделись? Не сосчитать!
Гость мигал на свет, с улыбкой тряс руку Чаныгина двумя руками. Угнездившись под божничкой, показал глазами на бутылку:
— Ждал, поди?
— А как же! Трубачей не успели заказать, а так все. Банька и та пышет.
— Банька — дело хорошее, — похвалил гость.
И, глянув на Ивана и Парфена, спросил прямо:
— Ребятишки-то надежные?
— Актив, Федя.
— Тогда все проще. — Гость для чего-то расстегнул на лапсердаке верхнюю пуговицу. — Я послан из Омска в Иркутск с попутным поручением для вас. Поближе, товарищи, и потеснее.
Все сели за стол.
— В Городища пробирается провокатор, — продолжал гость. — Он прибудет сю-да. — Маленький кулачок, лежавший на столе, легонько пристукнул. — Именно сюда. В этот дом. К тебе, Степан. По недогляду наших товарищей, у него настоящая явка. На чужое имя, но настоящая. По документам — он военнопленный германской армии. И удостоверение на этот счет без задоринки.
Чаныгин закурил, не отводя глаз от гостя, и задумался, подперев щеку рукой с цигаркой.
— Как решено поступить с ним?
Маленький кулачок дрогнул, но не поднялся.
— Понаблюдать день, другой.
— Для чего? Или вы не уверены, что это сволочь?
— Уверены, Степан. Контрразведчики таскали его по явкам, показывали задержанных.
— Значит, повести следствие?
— Нет, убедиться. Убедиться самим.
— Я бы не тянул, — сказал Парфен. — В мешок и в воду.
Во дворе что-то стукнуло, где-то в другом дворе гавкнула собака.
— Калитка-то на запоре? — спросил гость Парфена.
— Это брательник, Васек, — успокоил Чаныгин. — Так что же мы решаем?
В избу ввалился улыбающийся детина с берестяным туесом в руке и свертком в холщовой тряпице под мышкой.