Топота она не слышала, она слышала паровоз. Подбегая к переезду, он задышал реже, отчетливей и, наконец, остановился шагах в пятидесяти от шлагбаума. Цинковый скат будки, лопаты возле нее, голубая каемочка рельса отразили его красновато-желтые огни и стали ближе. С тендера соскочил человек, потом еще двое с платформы, и все трое — руки в карманах, нахохленные — пошли к переезду. И тотчас же она услышала напряженный, густой, дикий топот невидимой из-за насыпи конницы.
— Табак дело, — сказал офицер, осторожно завладевая ее руками. — Придется надеть наручники.
— Брысь ты, подонок!
Она ожгла его взглядом огромных встревоженных глаз и, вырывая руки, пыталась подняться и обойти его колени. Упала на них животом. Поднялась. Толкнула локтем полуоткрытую дверцу.
— Не безумствуйте! — шептал он, возвращая ее рядом с собой. — Это казаки, стадо бизонов. Поймите. Они втопчут вас в дорогу, как мышонка, и не заметят.
Глянул на переезд:
— Наденьте наручники!
Отпустил ее руки, она завела их за спину, вжалась в угол. Глаза по-прежнему огромны и непримиримы.
— Казаки осмотрят автомобиль, это их служба, — говорил офицер. — Не найдя на ваших руках наручников, они заподозрят меня в измене. Паровоз и ваши товарищи помогут им понять, что тут затеяно... Какие детские вещи я объясню вам, разумной женщине. Вы погубите своих.
Своих?
Она глянула на переезд. Трое остановились у будки стрелочника и, кажется, закуривали: блеснул огонек, склонилась чья-то голова, и огонька не стало. А над дощатым покрытием переезда, этаким дьяволом из преисподней, взреял всадник на разгоряченной косматогривой лошади и, вскинув руку, помахал нагайкой. Лошадь закружилась, перебирая белыми ногами, и, казалось, не всадник, а сама она оглядывала местность и что-то искала. Из-за насыпи возникли голова и плечи второго всадника... Шлагбаум скрипнул и полез в небо, помахивая медной петлей. Через минуту конники заставили весь горизонт, закрыли паровоз, будку, золотые мономахи, а когда хлынули вниз, обтекая машину справа и слева, в ней стало темно, как в захламленном сарае. И все, что теперь окружало Кафу: тени, топот лошадей, тупой и глухой по деревянному настилу, звонкий, цокающий по каменистому съезду, голоса и команды, запах самосада, дегтя, конского пота, — все это напоминало ей ночь после приговора, она вновь сознавала себя центром безостановочной, напряженной работы и, не отрывая глаз от того места, где была дверца, хотела одного: увидеть ее открытой.
Сверху на радиатор упал лучик карманного фонарика, и, как бы отвечая ему, в автомобиле щелкнул затвор наручников.
— Какая встреча! — зарокотал над машиной чей-то манерный и очень знакомый голос.
Кафа подняла голову.
Над дверцей висело лицо Лоха. Припадая к светлой гриве коня, он наводил на нее лучик и любезно кривился.
— На руках браслеты, на плечиках моднейшая ротонда... О, все понятно! — ликовал Лох. — Прелестнейшая из смертных направляется на рандеву в офицерское собрание.
— В чем дело, подхорунжий? — спросил офицер раздраженно.
— Простите, — очнулся Лох, — пардон...
Плавным, почти бесшумным движением он соскочил с коня и, взяв под козырек, ошалело загавкал, как это сделал бы солдат-новобранец, впервые приветствующий генерала.
— Здравв... жжелам...
— Понимаю, игру ведете вы, — сказал офицер. — Объясните тогда, что это за люди?
— Почетный кортеж для вашей чести.
— Ну, а по-русски. — И тоном выше: — В чем дело, спрашиваю?
— Вы последовали из тюрьмы без конвоя и тем вызвали сумление. — Веки подхорунжего, вытянутые в линеечку, дрогнули и выразили насмешку. — Был звонок генералу. И вот я здесь.
— Я под вашим арестом?
— Вопрос этот удобнее задать генералу. Пока же парадом командую я. Мы следуем в управление. Мои люди впереди, сзади, слева и справа. Почетный кортеж. Своих слов, как видите, я не отменяю.
Когда тронулись, офицер коснулся ее руки и сказал:
— Поймите все правильно.
Кафа не ответила, отвела руку и отвернулась к окошечку. Гордый и элегантный «шмидт» тащил под луной сияющий свиток дыма, и в голосе, каким он кричал, слышалась клятва: «Мы еще вернемся, Кафа! И ты вернешься к нам!»
Сотня Лоха и серый «роллс» с паном Годлевским и Кафой прибыли в управление около полуночи. Встречавший их адъютант Гикаева поручик Назин передал Лоху распоряжение генерала тотчас же явиться в его кабинет.