Родился в 1890 году, марта 2 дня в Царстве Польском: г. Варшава, предместье Грохув.
«Чистое джентльменство, фамильная черта рода Годлевских. А сам из Грохува. Что-что, а девчонки там были не промах». «По улице, пыль поднимая, проходил полк гусар-усачей». Тогда я носил неотразимые усики и глядел на мир одним глазом, так как второй закрывала невозможная чуприна. Теперь я почти лыс. Милейший штаб-ротмистр, теперь я почти лыс. Что же касается джентльменов Царства Польского, то селились они в центре Варшавы, а когда сходили в таинственную сень, гробницы их ставили в храме святого Яна. Слышите? А Грохув — это дыра, трущобы, дно, яма, слишком вольная мастеровщина, бардаки, гармонь, подсолнушки на губах и под ногами. Ясновельможный пан, вы что-то напутали.
Женат первым законным браком на дочери священника, девице Вере Андреевне Телятьевой.
Что это? Где-то бьется муха? Слава богу, нашла форточку и вылетела. Который теперь час? Четверть третьего?.. Если расследование обвинит джентльмена из Грохува в попытке устроить Кафе побег... Устроить Кафе побег? Превосходное словосочетание! Ваши любимчики, господин генерал, развлекаются как надо. Ну, а что тогда?
Имеет дочь Нину, родившуюся 28 ноября 1914 г.
Тогда я прикажу расстрелять их обоих открыто, на площади, под звон всех колоколов города. Под отходную. «Господин адмирал, докладываю: к этому чрезвычайному шагу меня побудили нижеследующие обстоятельства»... Опять зазудила эта надоедная муха.
Вступил по окончании курса наук в Сибирском кадетском корпусе в Михайловское артиллерийское училище.
Юнкером рядового звания …………… 1907 г., июня 29.
Унтер-офицером ………………………. 1908 г., мая 2.
Ого! Если бы не другие даты, формуляр штаб-ротмистра вполне бы сошел за твой собственный: Сибирский кадетский, потом Михайловское, потом первая Сибирская артиллерийская. Да и нашивки портупей-юнкера, как и у тебя, на первом году учения... Чехарда! Летишь, бывало, над своими же братиками, что обнялись и слились под тобой в нечто отчаянное, и в лете шагаешь руками: темя, плечо, выя... Он начинал, как и ты. Его наставники — это твои наставники, только постаревшие, с другими звездами на погонах, при других регалиях. А Гапа? Конечно, Гапа к тому времени уже слиняла: прошумели, прометелили мгновенные пятнадцать лет. А в каком страхе обмирали мальчишки военные перед доступностью этой девчонки с роскошным телом зрелой женщины, неизменно презрительной и холодной... Под звон всех колоколов... А Рамю? Нельзя забывать, что Рамю завязал бантик. С легкой руки этого живчика «Фигаро» раструбила на весь мир о судебном уникуме в Городищах, и вдруг казнь до утверждения приговора. До утверждения! Без утверждения! А относительно штаб-ротмистра — и вообще без приговора. Конечно, после этого Рамю притащит сюда и свою шашку, и свою амбицию, чтобы выкатить глаза и сказать об уязвлении гордого чувства Франции.
В бою с германцами 14 октября 1914 года у д. Скочеклоды ранен осколком гранаты в верхнюю треть левого плеча, где и отмечается после извлечения шрам в 8-9 кв. сант.
Тихо. Темно и тихо. Кражи со взломом и без оного. В эти минуты люди совершают кражи со взломом или без оного. Крадут, грешат и умирают. А дрался он, выходит, здорово. И, конечно же, осыпан наградами.
Допущен к командованию 3-й батареей 9-го Сибирского мортирного дивизиона …… 1917 г., октября 5.
Сибирь ……… 1918 г., января 12.
Кем же он ехал сюда, белым или красным? И какой ориентации был девятый мортирный вскоре после октябрьского погрома? Вероятней всего, противобольшевистской. Да, конечно. Девятый мортирный еще служит заблуждениям господина Керенского, а штаб-ротмистр? В те дни он, по-видимому, был еще с нами. Был с нами, стал с ними. Измена. То черное и смрадное, что всегда считалось самым низким проявлением человеческого духа. Чему бы ни изменял ты — долгу, другу, женщине, ты всегда ранишь любовь. Чью-то любовь. Измена всегда обращена к людям и к чувствам. Не к закону, не к параграфу, не к букве воинского устава, а к людям... Гикаев, Гикаев! Ты плохо кончишь, старче! Плакаться в духе философствующего интеллигента... Конечно, на эту карту ты ставил не задумываясь. Пан Годлевский в твоих глазах выражал прочность режима. Но швах! Символ здорового начала оказался палочкой Коха. «Я хотел вас убить». А так ли? Если накрыть мышонка ведром, мрак и ужас парализуют всякое сопротивление. «Хотел и убью». Но ведь пока ничего не доказано. Не доказ-з-зано. З-з-з-з! Муха? Говорят, пан Годлевский из любого пистолета попадает в муху на шесть-восемь шагов. А сколько здесь? Впрочем, а где муха? А-а, вот она!