– Я сказал вашему помощнику Холмс, что это, по моему мнению, не обычное животное. Я по-прежнему так считаю, но если это был медведь, он растерзал этого человека. Любой зверь, который сделал это однажды, сделает это еще раз. – Он поглядел вниз, потом вверх, как человек, выныривающий из глубокой воды. – Этот зверь частично сожрал человека. Он выслеживал его, как добычу. Если это, в самом деле, медведь, его надо поймать, пока он еще кого-нибудь не убил.
– У Сэмюэла диплом по биологии, – пояснил Титус.
– У меня тоже, – сказала я. Конечно, у меня-то диплом по противоестественной биологии, но ведь биология – всегда биология, или как?
– Я работаю над докторской, – сказал Уильямс.
– Ага, изучает совиное говно, – бросил Айкенсен.
Трудно было сказать, но Уильямс, кажется, вспыхнул:
– Я изучаю пищевые привычки пятнистых сов.
У меня был диплом по биологии, и я знала, о чем он говорит. Он собирал совиные экскременты и отрыжки для исследования. Так что Айкенсен прав – в каком-то смысле.
– У вас докторская будет по орнитологии или стригиологии? – спросила я, гордая сама собой, что помню латинское название сов.
Уильямс посмотрел на меня как на свою.
– По орнитологии.
А у Титуса был такой вид, будто он червяка проглотил.
– Мне не нужен диплом колледжа, чтобы распознать нападение медведя.
– Последний раз медведя видели в округе Сан-Джерард в 1941 году, – сообщил Уильямс. – О нападениях медведей на людей не сообщали никогда, насколько я помню.
Вывод напрашивался сам собой. Как Титус может узнать следы нападения медведя, если он его никогда не видел?
Шериф выплеснул кофе на снег.
– Слушай, ты, умник из колледжа...
– Может, это и был медведь, – сказал Дольф.
Мы все уставились на него.
– Так это ж я и говорил, – кивнул Титус.
– Тогда вам лучше бы вызвать вертолет и собак, – посоветовал Дольф.
– О чем это вы?
– Зверь, который способен располосовать и сожрать человека, может вломиться в дом. Трудно сказать, сколько еще людей он может убить. – Лицо у Дольфа было непроницаемо и настолько серьезно, будто он сам верит в то, что говорит.
– Ладно, не хочу я звать сюда собак. Услышь люди, что на свободе бродит бешеный медведь, начнется паника. Помните, что творилось, когда лет пять назад сбежал ручной кугуар? Люди стреляли по каждой тени.
Дольф смотрел на него, ничего не говоря. Мы все на него смотрели. Если это медведь, то придется действовать так, будто это медведь. Если нет...
Титус неловко переступил на снегу тяжелыми сапогами.
– Может, мисс Блейк следует глянуть на это. – Он потер замерзший кончик носа. – Не хотелось бы поднимать панику зазря.
Он, значит, не хотел, чтобы люди думали, будто на свободе бродит медведь-шатун. Но ничего не имел против, чтобы они думали, будто на свободе бродит монстр. А может, шериф Титус в монстров не верит. Может быть.
Как бы там ни было, а мы направились к месту преступления. Возможному месту преступления. Мне пришлось заставить всех ждать, пока я надевала кроссовки и комбинезон, которые использую на осмотрах и закалывании вампиров. К тому же штаны комбинезона теплее, чем колготки.
Титус оставил Айкенсена у машин. Только бы он никого не пристрелил, пока нас не будет.
8
Сперва я тела не увидела – видела только снег. Он набился в глубокую расселину, которые попадаются в лесах. Весной такие расселины наполняются водой и грязью. Осенью в них наметает палую листву. Зимой в них лежит самый глубокий снег. Лунный свет очертил каждый след, каждая царапина на снегу выдавалась рельефно. Каждый отпечаток был как чаша, полная синих теней.
Я стояла на краю поляны, вглядываясь в переплетение следов. Где-то в этой мешанине были следы убийцы или следы медведя, но если это не был зверь, я понятия не имела, как выделить важные следы. Может быть, место преступления всегда бывает так истоптано, и на снегу это просто хорошо заметно. А может, это место преступления просто затоптали. Где-то так.
Каждый след, будь то след полицейского или иной, вел к одному – к телу. Дольф сказал, что человек был исполосован и съеден. Я не хотела этого видеть. У меня сегодня выдался такой хороший вечер – с Ричардом. Очень приятный вечер. И нечестно после этого заставлять меня в ту же ночь смотреть на обглоданные тела. Конечно, покойник тоже не считал, что быть съеденным – это приятное времяпрепровождение.
Я глубоко набрала в легкие холодного воздуху. При выдохе зарубился пар. Запах тела я не чувствовала. Будь это летом, покойник бы уже созрел. Да здравствует мороз!
– Вы собираетесь осматривать тело отсюда? – спросил Титус.
– Нет.
– Кажется, у вашего эксперта духу не хватает, сержант.
Я повернулась к Титусу. На этой круглой морде с двойным подбородком сияла полная и наглая самодовольность.
Тело мне видеть не хотелось, но присутствие духа я не теряла. Никогда.
– Для вас будет лучше, если это не место преступления... шериф, потому что его тут обосрали, как деревенский сортир.
– Анита, это ни к чему, – тихо заметил Дольф.
Он был прав, но мне, кажется, было на это наплевать.
– У вас есть предложения по сохранению обстановки на месте преступления, или мне просто топать туда, как до меня уже протопали пятьдесят миллиардов человек?
– Когда мне приказали покинуть место преступления, здесь было только четыре пары следов, – сообщила офицер полиции Холмс.
Титус обернулся к ней хмурой рожей.
– Когда я решил, что это нападение зверя, не было причины сохранять обстановку. – Южный акцент в его голосе стал еще сильнее.
– Ну конечно, – сказала я. И посмотрела на Дольфа. – Есть предложения?
– Иди туда спокойно. Я не думаю, что там еще осталось, что сохранять.
– Вы недовольны действиями моих людей? – спросил Титус.
– Нет, – ответил Дольф. – Я недоволен вашими действиями.
Я отвернулась, и Титус моей улыбки не увидел. Дольф переносит дураков без восторга. Он имеет сними дело чуть дольше, чем я, но если его довести – спасайся кто может. И ни одной бюрократической заднице мало не покажется.
Я вошла в расселину. Дольф и без моей помощи сможет поднести Титусу его собственную голову на блюде.
Снег у края расселины провалился, моя нога поехала по скользким листьям, и я села на задницу второй раз за ночь. Но на этот раз – на склоне, и проехала на ней, на родимой, до самого трупа. У меня за спиной забулькал хохот.
Я сидела в снегу на заднице и смотрела на тело. Пусть себе смеются, если им хочется, – это действительно смешно. А труп – нет.
Он лежал на спине. На него светила луна, отражаясь от снега, и все предметы были освещены, как днем. В кармане комбинезона у меня был фонарик, но здесь он не был нужен. Или мне не хотелось им пользоваться. Я уже достаточно видела – пока что.
По правой стороне лица шли рваные борозды. Коготь полоснул его через глаз, расплескав по щеке кровь и сгустки глазного яблока. Нижняя челюсть раздроблена, будто ее схватила и сжала гигантская рука. От этого лицо казалось незаконченным, будто половинным. Это было невероятно больно, но умер он не от этого. Тем хуже для него.
Горло вырвано – это, наверное, и было смертельной раной. Кожи, мяса и прочего просто не было – торчал тускло-белый позвоночник, будто человек проглотил призрака, и тот не вышел обратно. Камуфляжный комбинезон на животе был сорван, и лунный свет бросал глубокую тень на разорванную ткань. Повреждений под ним мне не было видно. А смотреть придется.
Я предпочитаю ночные убийства. Темнота скрадывает цвета. Ночью все кажется не таким реальным. А посвети – и цвета вспыхнут: кровь алая, кость искрится, жидкости не темные, а зеленые, желтые, коричневые. Освещение позволяет их различать. Сомнительное, в лучшем случае, преимущество.