— Ну что ты будешь делать с утками! Воды ближе чем в парке нет, а им плавать надо! — говорила мама.
Однако пара молодых появилась в моем «опытном хозяйстве». Селезень был белый, с черным надхвостьем, с черными завитками над ним и с черными крапинками около маленьких глаз. На крыльях у него были ромбовидные зеленые «зеркальца», ходил он как пингвин и был, стало быть, помесью от индийских бегунов. Утка была по окраске такой, как каюга в моей «утиной книжке», написанной Осиповым, — черной с красивым белым нагрудником. На ходу она не выпрямлялась, ходила держась горизонтально.
По знакомству мне сделали большое четырехугольное корыто, такое, как тогда делали хозяйкам для стирки. Я наполовину вкопал его в землю в саду, приделал к краям два мостика снизу, ведрами носил воду, а из парка приносил в ведре водоросли с улитками и прочими водяными жителями. Мои утки макали широкие клювы, оранжевый у селезня и оливкового цвета у утки, в воду и, процеживая ее сквозь боковые зубчики, глотали водяных жителей. Способ питания был у них ни дать ни взять китовый.
В гнезде в сарае появилось первое большое бледно-зеленое утиное яйцо. По зеленому шли мелкие коричневые крапинки. Яйцо сварили. Белок его оказался чуть голубоватым и не таким плотным, как куриный. Желток был большой, светло-желтый. Мама сказала, что в кондитерском деле у нас предпочитали утиные яйца куриным. Когда утя шла в гнездо, селезень сопровождал ее и терпеливо стоял на карауле. И лишь когда появлялось яйцо и утя начинала громко об этом говорить, селезень тоже шипел одобрительно, и оба шлепали из сарая в сад.
Корыто сделало карьеру, честно послужило, но утки решили, что им, большим кораблям, большое и плавание. Однажды я, вернувшись из школы, узнал, что утки пропали. Ни в саду, ни на «мейере» (так назывался пустырь, оставшийся после разборки на дрова дома некоего эмигранта Мейера) их не было. В соседних дворах тоже.
— Вот видишь, им мало было твоего корыта, пошли искать воду. Не сносить им головы, если они пошли по улицам! — сочувствуя мне, говорила мама.
Искать воду! Но ведь пруды в парке. И я пустился по улице Коммунаров к парку. На углу Пролетарской и Коммунаров они и стояли, оживленно советуясь и пропуская большой грузовик с керосиновыми железными бочками.
— Куда это вы собрались, а? — спросил я, радуясь, что утки целы и невредимы.
Утя крякала, селезень посвистывал и шипел, но оба определенно смотрели в сторону парка. До него оставалось недалеко, надо было дойти до следующего угла и перейти улицу.
Тащить уток на руках домой мне не хотелось, парк был близко, утки уже прошли главную часть пути, и я решил, что мы пойдем дальше.
Город был невелик, но все-таки это был город. Люди с удивлением смотрели на нас. Впереди шла утя, за ней пингвин-селезень, за ним я. Мы перешли улицу. Один прут в ограде парка давно был выдернут. Подсадив уток, я пролез следом, и мы по травке добрались до большого пруда около дворца.
Сколько радости было! Утки переворачивались головой вниз, ловя водяную добычу, плавали на середину пруда, полоскались у берега. Сидя на траве, я тревожился: сумею ли уговорить их вернуться домой или они теперь запишутся в дикие утки. Но я зря беспокоился. Через полчаса утя подплыла к берегу и косолапо вылезла из воды. Селезень, конечно, поспешил за ней. Утя твердо решила: «Теперь домой».
Мы и пошли. Точно по пройденному раньше пути утя вывела нас на улицу, перешла, поглядывая вправо-влево, через дорогу, а дальше было уж совсем просто. По прямой, по тротуару, мы и прибыли к дому.
Но пора, однако, вернуться к названию рассказа. Дело было в том, что петухи, наш и два соседских, не очень точно соблюдали договор о ненападении. Бывали дни, когда на петухов находил стих агрессии и то там, то тут за кустами слышался треск и хлопанье крыльев — шел бой. Сначала враги для проформы клевали друг перед другом утоптанную землю, топорщили, как турухтаны, шейные перья, а затем, разыграв такое вступление, начинали наскакивать друг на друга, рвать клювами гребни, колотить друг друга крыльями, норовя ударить и шпорами.
Так дрались в Индии дикие банкивские петухи, и атавизм этот уцелел со всеми его обрядами и правилами. Если я не появлялся вовремя, головы петухов оказывались в крови, кровь текла по шеям, выдранные перья валялись под жасмином, а петухи шатались от усталости и потери крови, но все еще клевали землю, вызывая друг друга на смертный бой.