Гараньон грузно поднялся и подошел к хозяйке попрощаться, похоже, даже его задобрила Манинья своим щедрым праздником, потому что он сказал:
— Ладно, Манинья, пусть ночь принесет тебе ту радость, которую ты ждешь, — и поцеловал ее в щеку.
— Поцелуй в щеку — к разлуке, Гараньон. Ты прощаешься со мной?
— Прощаюсь до завтра, Манинья.
— Исчезни и ты, Гуайко, — приказала Манинья Такупаю, когда все остальные разошлись. — Манинья не хочет, чтобы кто-то оставался в доме. Она будет ждать одна.
— А кто смягчит твою боль, если мужчина не вернется? — спросил Такупай.
— Вернется. Луна приведет его ко мне, Гуайко.
Рикардо собрался уезжать: ночь не темная, лунная, он быстро доберется. Он привез мотор в селение, люди Пуэкали обещали построить лодку так что с делами было покончено. Его тянуло туда, где оставалось еще столько неразвязанных узлов...
Но Пуэкали удержал его:
—Погоди, Леон, давай выпьем александрино, поговорим...
Рикардо не мог отказать старинному другу, тем более что он понял: разговор предстоит серьезный, иначе старый индеец не стал бы удерживать его.
— Ты слышал о дыхании дьявола, Леон? — спросил его старик, отпив глоток напитка.
— Не понимаю даже, о чем ты говоришь, Пуэкали, — попробовал отмахнуться Рикардо и тоже пригубил александрино.
— То, о чем я говорю, очень серьезное дело, Леон. Это страшное и сильное заклятье, заклятье на смерть, и оно всегда сбывается. Ты слушай меня, Леон, слушай внимательно. О дыхании дьявола говорят тогда, когда у человека отнимают душу и этот человек умирает медленной смертью...
— А мне зачем ты это рассказываешь?
— Затем, что у твоей женщины забрали душу, лодочник.
Печально и сострадающе смотрели на Рикардо глаза старого индейца, внося еще больше тревоги и непокоя в истерзанную и смятенную его душу.
— Я вижу печать смерти на твоей женщине. Злой дух следит за тем, чтобы заклятье исполнилось, и душа покидает ее мало-помалу.
— Интересная сказка, Пуэкали, но поверить в нее трудно, — Рикардо все же хотел отстранить от себя ночные кошмары сельвы, найти опору в здравом смысле.
Старик неодобрительно покачал головой:
— Ты человек из сельвы, Леон, но еще не научился верить тем, кто живет в ней.
Ты можешь узнать все сам — у кого-то спрятана закупоренная тапара, в ней душа твоей женщины. Тапара эта становится все чернее и чернее. Когда она почернеет так, что ее не будет видно в темноте, твоя женщина умрет, потому что из нее уйдет свет жизни. Где-то должна быть эта тапара. Поищи ее, лодочник. Рикардо не верил старику и верил. Тревога уже вошла к нему в сердце, обжилась в нем.
— Когда я закончу лодку, я найду тебя в Сан-Игнасио, потому что там твоя женщина, — сказал индеец.
На этом они и расстались.
Верить? Не верить? А если верить, то как можно спасти Каталину, даже если найдешь тапару?..
Тибисай заметила, что и на празднике Каталина была в бусах Такупая, и очень заволновалась. Она чувствовала, что на Каталину навели порчу, и хотела хоть как-то её оградить. Поэтому она пошла проводить Каталину до дома и дорогой все твердила ей:
— Сними с себя дрянные индейские бусы!
— Такупай дал их, чтобы защитить меня, — отвечала с улыбкой Каталина.
— А может, для того, чтобы причинить тебе вред? Он еще малым мальчишкой таскался за Еричаной, он ей верный слуга, и наверняка она их тебе подкинула.
— Что ты говоришь, Тибисай? — изумилась Каталина.— Опять взялась мне сказки рассказывать. Да Такупай втрое старше Маниньи.
— Манинья не меняется. Я была девчонкой, она была точно такой же. Мы с Такупаем состарились, а она по-прежнему молодая. Манинья — колдунья, сильная колдунья, она может наслать на тебя порчу.
— Я не верю ни в колдовство, ни в заговоры, ни в защиту от них, — сказала Каталина. — А бусы ношу, потому что показалось, что Такупай дал мне их с любовью. Однажды он уже защитил меня, и потом они красивые, эти бусы.
Она притронулась к ним. Что это? В руках у нее бусы разорвались. Тибисай в ужасе запричитала:
— Боже правый! Тебя хотят погубить! Бусы-то разорвались, что это, как не смерть?