— Нет… не надо… — Я вырвался из рук епископа, а к моим ногам подкатилась мамина голова. Меня затрясло и вырвало, а по лицу потекли слезы. Я упал на пол и смотрел в ее мертвые неподвижные глаза…
— Нет, нет! Зачем… Почему!? — Мое тело затряслось в ознобе, а я, ничего не понимая, лежал скорчившись на холодной поверхности камня, и рыдал, — Мамочка… это неправда, так не бывает… мама… папа… мамочка-а-а!!!
— На алтарь его, — я повернулся на жестокий голос, и встретился глазами с епископом. Такого взгляда не должно быть у людей — холодный и неживой.
— Зачем? — я стиснул зубы, пытаясь не дрожать, и смотрел убийце прямо в глаза, страшные и злые, но не мог отвести от них взгляд. — Заче-е-ем!?
Меня подняли на руки и понесли к алтарю. Тело совсем размякло и перестало мне подчиняться. Священник снял покрывало, и передо мной появилась каменная чаша. Черная и гладкая…
Они положили меня в ее центр на холодный камень, словно куклу, а я продолжал неотрывно смотреть в лицо убийце родителей. Грубые руки разорвали одежду, и сняли с меня все до последнего лоскута. Мне было уже все равно. Мама… Папа… Их больше нет…
— Выйдите из круга, — приказал он священникам, — Я начинаю обряд.
Епископ откинул сутану, достал черный изогнутый кинжал и занес надо мной, что-то бормоча на непонятном языке. С каждым словом на его лезвии ярче и ярче разгорались красные символы. Я вдруг словно почувствовал, что этот клинок опаснее всего, что до этого мне приходилось видеть. У папы было много ножей, я иногда играл с ними и даже резался. Мама незлобно ругалась, но лечила меня. Но те были другие, а этот…
Страх, возникший у меня перед этим оружием, вывел меня из оцепенения, и я лягнул ногой в пах епископу. Его лицо исказилось от боли, и он, не прекращая бормотать, сильно прижал мою голову к алтарю левой рукой. Тогда я укусил его за торчащий возле моего рта палец. Баренс сбился с молитвы, а затем, разозлившись, сильно ударил меня по лицу ладонью наотмашь, да так, что сбросил меня с алтаря на каменную поверхность. Я сильно ударился плечом при падении, но, не обращая внимания на боль, решил использовать эту возможность и, оттолкнувшись ногами от основания жертвенника, заскользил по влажной от крови поверхности пола к выгребной яме. Я еще маленький, и должен в нее пролезть!
— Быстро за ним, уйдет! — епископ рванулся в мою сторону, но поскользнулся на луже крови и упал, выронив кинжал, который подкатился ко мне.
Я схватил этот клинок и быстро пополз к яме, ощутив исходивший от нее смрад. Сложил руки перед собой и проскользнул в отверстие, ожидая упасть вниз, но не успел. Чья-то рука схватила меня за ногу и держала так крепко, что мне стало больно. Мне пришлось выгнуться, и я с размаху ударил кинжалом по пальцам своего преследователя, но даже не смог поранить его. Убийца, использовав момент, отпустил мою ступню и перехватил меня за левую руку.
— Попался, сучонок, — донесся голос того священника, который встречал нас у входа в храм, — Я держу его, епископ Баренс.
Баренс. Так тебя зовут! Я поднял голову и посмотрел на лица убийц. Они втроем, мешая друг другу, держали меня за предплечье и старались вытянуть наверх. Нельзя дать им себя вытащить, иначе меня просто убьют.
В отчаянии я начал размахивать кинжалом во все стороны, пытаясь попасть по держащим меня рукам, но промахнулся и сильно полоснул лезвием себя по локтю. Нож вошел в него как в масло, полностью разрезав сустав, а локоть пронзила страшная боль, какую мне не доводилось испытывать никогда. Я что, отрезал собственную руку? Но этого не может быть, у меня нет столько сил!
Я полетел вниз, оставив свое предплечье в руках служителей храма и грохнулся в какую-то вонючую жижу, которая доставала мне до пояса. Вокруг стояла кромешная тьма и сильная вонь, от чего меня чуть не вывернуло на изнанку. Сверху раздавалась отборная ругань, а я, задыхаясь от смрада, искал на ощупь хоть какой-нибудь выход. В голове колотилась мысль, что я только что лишился руки, но боль временно отступила. Отец говорил, что от болевого шока иногда можно потерять чувствительность.
Отец… Я снова вспомнил о родителях, и осознал, что больше никогда не услышу их счастливые голоса. Папа больше не взъерошит мне волосы, а мама не поцелует вечером. Почему боги позволили забрать их? Что я им плохого сделал? Ненавижу!
Неожиданно, слева от меня сильно зашумело, а затем мощный поток воды ворвался в яму и понес меня куда-то вниз за собой. Я крепко сжал кинжал в уцелевшей руке и снова начал падать, а затем ударился головой обо что-то твердое и потерял сознание.