— Как же так-то? — убито спросил из-за спины Пирогов.
— Что — так-то?
— Это… Все… Все вообще…
— Что — вообще?
Корней Павлович понял, что вопросы его бестолковы и не ко времени. Замолчав, он стал тоже разглядывать склон выше дороги. Кречетов постоял на кромке, сделал шаг назад.
— Измерьте ширину дороги. Здесь… И еще пару раз через десять шагов.
Пирогов торопливо вынул из сумки складной плотницкий метр, присел на корточки.
— Два метра с… Примерно двадцать сантиметров, товарищ капитан.
Кречетов, ничего не сказав на это, валко переставляя ноги, направился к лошадям. Пирогов следом отсчитал десять шагов, промерил дорогу. Получились неполные два метра.
— Какой примерно здесь радиус? — спросил капитан.
— Радиус?
— Ну да. Радиус поворота… — И сам же ответил себе: — Метров пять. От силы… На расстоянии двадцати шагов дорога полностью теряется за поворотом.
Пирогов слушал и плохо понимал его расчеты. Он все еще находился под впечатлением несчастья и не мог совладать с собой. Записав данные измерений, он опять приблизился к Кречетову.
— Товарищ капитан… Как вы думаете, что получилось тут?
— Точно не знаю. Но думаю, при такой ширине и таком радиусе лошадь не взяла на скаку поворот… У вас есть другое объяснение?
Пирогов оглядел дорогу. Пожал плечами.
— Не знаю, что подумать, — признался. — Все так неожиданно. Дорога, поворот… Может, лошадь испугалась чего? На полном скаку… И шарахнулась в сторону…
— Логично. Продолжайте, чего ж вы замолчали?
— У меня все. Это не версия… Всего лишь ощущение.
— Откуда? Откуда такое ощущение?
Пирогов снова неопределенно пожал плечами. Он был новым человеком в горах, его жизненный опыт, интуиция формировались на равнине, и многое из того, что окружало теперь, было в диковину.
— Мне трудно объяснить.
— Ощущение, которое трудно объяснить, к делу не пришьешь.
Рабочие между тем вкатили тело Ударцева на брезент, потянули волоком по склону. Кречетов понаблюдал несколько мгновений за ними, снова принялся кружить по дороге. Она оказалась густо истыканной овечьими копытцами.
— Даже если безоговорочно предположить, что лошадь Ударцева была напугана, мы не проверим этого. Недавно здесь прошла отара.
— Может, осмотреть придорожные кусты? Склон, который выше…
Кречетов через плечо скользнул взглядом по тополям, отвернулся.
— Настаиваете на своем?
— Мне не на чем… Просто в голове… сто колоколов гудит.
— Выкиньте их. Все до одного. Чтоб и дальше не мешали.
Пирогов промолчал. Легко сказать: выкинь.
— В молодости я тоже все усложнял, — продолжал Кречетов. — Да и как иначе? В молодости забот мало, а пару — хоть отбавляй. Случится беда — куда не унесет фантазия. Стыдно вспомнить… А в жизни все проще.
Поглядел на небо. Оно наливалось фиолетовым светом.
— Слов нет, жалко Михаила. Я с ним шесть лет… Начинали в управлении… Толковый был работник. Но натура… Не замечал? Натура — кремень… Упрям был. Горяч… Оглядываться не любил… Ты, конечно, прав. Лошадь могла испугаться. Рыси, сурка… Собственной тени. Какой спрос с лошади?.. Михаил не ожидал и вместе с ней под откос пошел… Упал, зашибся… День или два он ожидал помощи… — При этих словах Пирогов вздрогнул, как от тычка в спину, но Кречетов не заметил, как передернулись Корнеевы плечи, или сделал вид, что не заметил. — Не в силах терпеть боль, а, главное, поняв, что не может ожидать скорой помощи, он… решил прекратить мучения разом… Логично?
— Логично, — подумав, согласился Пирогов. Что-то настораживало и пугало его в рассуждениях капитана: толковый… кремень… упрям… горяч… На одной ноте. Не поймешь, одобряет или осуждает. — И рысь, и сурок — логично. Лошадь-то молодая была — факт. Но вот ведь… Когда мы хватились на другой день… Обзвонили все сельсоветы, колхозы, рудник… Никто не видел его. Тогда мы райцентр опросили. Человек двадцать. Тоже — никто… Вот я и думаю: неужели выстрел-то не долетел?
— Одиночный выстрел? Из револьвера? Он как хлопушка елочная. А со дна ямы и тот вверх ушел. Между селом и этим местом — вон, — капитан подбородком указал на склон горы выше дороги, — стена толщиной километров пять будет. Отсюда пушку не услышишь… И потом, твои колокола, похоже, еще что-то вызвонили?
— Не знаю, — помялся Корней Павлович. — Не могу в себя прийти.
— А ты приходи. Скоренько. И — пореже о своих переживаниях. Иначе сгоришь. В нашем деле все больно. За каждого не напереживаешься.