Сидха терпеливо дожидался появления ребенка, ходя по комнате из угла в угол. Когда ему было не больше двенадцати лет, семейная повитуха, которая иногда захаживала к его матери, подозвала его к себе.
– Присядь, юноша, – сказала она тогда сухим, потрескивающим голосом, пристально глядя на Сидху оценивающим правым глазом. Левый заплыл белой пленкой катаракты давно, еще в прошлом столетии, когда лицо ее не было измято и скомкано морщинами, а, наоборот, выглядело гладким и свежим, с поблескивающей кожей персикового оттенка.
– Ты крепкий мальчик, и через четыре года родители, несомненно, женят тебя на хорошей девушке. Я хочу, чтобы ты запомнил одну вещь – не присутствуй в тот момент, когда твое дитя будет являться на свет. Даже если жена будет просить тебя об этом. Иногда женщины впадают в панику из-за сильных болей, которые сопровождают роды, и зовут самого близкого человека, но ни один мужчина не должен быть рядом в тот момент, когда ребенок исходит из чрева. Это запрет свыше! – она инстинктивно дернула головой вверх и перевела здоровый глаз к потолку. Было видно, как под белым бельмом слабо просвечивающий зрачок тоже поплыл кверху. Старуха молчала, и Сидха осмелился прервать возникшую паузу:
– А что будет, если нарушить этот запрет?
Повитуха прикрыла глаза, как будто устала, казалось, лицо ее обмягло и стало еще более морщинистым. Сидха ощутил, как что-то большое и округлое внутри него падает вниз с высоты, а затем отталкивается от невидимой пружины и летит обратно вверх.
Наконец, старуха открыла правый глаз, изрекая то, что он потом старался помнить каждый день:
– Тогда полубоги отнимут у тебя вторую половину твоей жизни.
Только когда ребенок полностью покинет лоно женщины, муж может быть первым приглашен на знакомство с новорожденным.
Но когда время, тихо звякнув, подтолкнуло цепь событий к тому самому моменту, он не слышал никаких звуков снаружи, с тех пор как Амба, тихо застонав, заковыляла во двор походкой большой грузной утки, поддерживаемая повитухой, которая, несмотря на юный возраст – ей было не больше семнадцати, уже помогла появиться на свет сотням детей.
И эта странная тишина беспокоила его.
Как-то раз он услышал на улице громкие женские крики, которые раздавались из дома. Он вошел в тот дом, думая, что нужна помощь, но был остановлен пожилой женщиной, которая с улыбкой попросила не мешать появлению новой жизни на свет. Расспросив отца, он услышал, что и его рождение сопровождалось громкими звуками.
Но сейчас было тихо. Не выдержав, Сидха выбежал из дома к дереву кадамба и увидел, что красновато-синяя головка ребенка еще только выглядывает наружу из влагалища его жены, направляемая умелыми руками повитухи. Капельки пота появились на лице Амбы, но она как-то особенно кротко улыбалась. Сияние расходилось концентрическими кругами от ее лица, расползаясь в разные стороны по темным краям ночи.
Пораженный, он застыл на месте, глядя, как рождается его дочь. И, увидев ее, ощутил, как в сердце что-то сладостно екнуло. Забыв обо всем, он расплылся в счастливой улыбке и поспешил, чтобы поскорее взять малышку на руки.
– Мы назовем ее Хара, – наконец, сказал он сияющей жене.
2. Хара видит
«Странный ребенок, и совсем меня не любит», – все чаще думала Амба. С самого рождения Хара тянула ручки к отцу и успокаивалась, только когда он подходил, но плакала, когда он покидал ее.
Если отца не было – бежала к Деду. Его хижина стояла чуть дальше от их дома, на окраине поселения. Почти целыми днями он сидел в медитации, но иногда уходил собирать травы или принимал тех, кто приходил к нему за помощью. Раз в год худощавый и сухой Дед уходил на месяц, и никто не знал, где он находится. В такие дни, если и отца не было дома, Хара сильно тосковала и была сама не своя. Она совсем не слушала мать и почти не обращала на нее внимание. Вот и сейчас она снова целый день пропадала у хижины Деда.
Девочка поежилась – сумерки нежно ложились на долину, неся с собой вечернюю прохладу. Побрякивая браслетами на руках и ногах, Дед подошел к ней и аккуратно укрыл мягкой оленьей шкурой. Сейчас, глядя на нее, он улыбался. Она всегда любила смотреть на Деда, на его походку и ловкие движения рук, когда он готовил какие-нибудь замысловатые снадобья для деревенских жителей. И больше всего она любила это теплое сияние, которое исходило от его лица, когда на нем появлялась улыбка, поселяясь на суховатых губах и в зеленоватых глазах.