И все же… Созданные тысячи лет назад машины медленно, но верно рассыпались. И в храме понятия не имели, что с этим делать.
Они остановились, когда стало ясно, что дальше придется добираться пешком. Маячок мигал на самом краю экрана, у латунного окоема. Кмун подавил вздох, глядя на испещренные расселинами и пастями провалов скалы.
— Давай, старик. Хватит ворчать! — проговорил Лайва и коснулся приборной панели, подняв прозрачный купол.
Испепеляющее солнце окатило жрецов, как горячая вода. Пока Кмун медлил, коротышка протиснулся в щель и начал восхождение.
Карабкались долго, не обращая внимания на шорох ползущего под ногами гравия, пыль и ссадины. В конце концов, жреца охватил странный, неведомый ему прежде азарт. Подательница удовольствий отвернется, увидев сведенные костяшки и отвратительные царапины. Но пусть. Собратья поймут. Упавшая звезда… Что стоит неделя аскезы, скрывающая уродства чадра — если они найдут звезду? Если привезут ее в храм?
Жрецы отыскали ее через несколько минут. Искореженный металл, обожженный, потекший, точно воск. Обломок, похожий на кусок обшивки мобиля. От него все еще поднимался дымок.
Так это и есть звезда? Но почему… потом Кмун заметил еще осколок, и еще — и ему стало не до вопросов.
Он первым увидел человека. Тот лежал ничком у особенно большого обломка, похожий на скомканную тряпичную игрушку.
— Что ты… — начал Лайва, но Кмун не ответил. Во рту у него пересохло, и впервые за долгие годы он познал забытое чувство.
Страх.
Потому что человек был мертв.
Не обращая внимания на собрата, жрец подошел к телу. На человеке был странный металлический костюм, сродни ритуальным доспехам, что хранились в реликварии. На памяти Кмуна старший надевал их трижды, на обряд столетия. Вернее — больше, много больше… просто дальше жрец помнил с трудом.
Судя по звукам, Лайва боролся со рвотой в отдалении. Присев на корточки, Кмун с опаской перевернул тело.
Толстый металл не то панциря, а не то комбинезона вдавился в грудь, смяв кости, мышцы, органы… что там еще у человека внутри? Странное, омерзительное зрелище. В тот день Кмун впервые увидел смерть — и первое, что он подумал, было: мертвецы похожи на сломанные куклы, набитые противной влажной массой.
Плоть человека сочилась кровью. Это не жар убил его. Серебристый металл выдержал температуру — то было падение. И необычно острый для обточенных ветром пустошей камень.
Кмун отвернулся, иначе бы его тоже стошнило. Встретился взглядом с собратом.
— М-м-мертв, да? — заикаясь, переспросил Лайва.
Кмун промолчал. Отрывисто кивнул. Но коротышка не отставал:
— Но к-к-кто он? Не отсюда же, да? Я никогда… то есть я не видел таких букв.
И правда: то, что жрец сперва принял за узор на рукаве, больше походило на буквы. Молитва? Клеймо механического дома, что выпустил странное одеяние? Кмун не успел по-настоящему всмотреться, потому что за спиной раздался тихий стон.
Против воли жрец сжался, как будто смерть заразна, как будто стоит отвернуться — и разбросанные по плато камни накинутся, расправятся с ним, как с бедолагой. Она лежала во впадинке, на ложе из нанесенного ветром песка — и, видно, это ее спасло. На ней был тот же серебристый панцирь, только весь почерневший от гари. Жрец медлил, не решаясь подойти.
Протяжный хрип. Рука женщины вывернулась под немыслимым углом.
Кмун сглотнул, подавляя дурноту.
— Мы должны что-то сделать! — кудахтал за спиной Лайва.
Должно быть, отрезок времени выпал из памяти жреца. Лицо в диковинном шлеме — серое, как пыль. Все в сеточке складок и бороздок, как лица предков в воспоминаниях. Женщина была отвратительна — и все же Кмун не мог оторвать взгляда, молча шевеля пересохшими губами.
Следующее, что он помнил, — это как нес ее на руках, оступаясь на предательском склоне, а Лайва семенил следом.
— Куда мы… что ты намерен…
— Мы везем ее в храм, — не оборачиваясь, бросил жрец.
Веки женщины даже не дрогнули при звуке его слов.