— Сказал Черный ведьмаг. — я хмыкнул и взяла в руки корзинку. — Покажи мне, кто отдал приказ на арест, ну или хотя бы кто проводил экзекуцию.
Жюль без слов создал в воздухе изображение. А лица всё те же. Гиорий, пожалуй, самый преданный из всей этой братии. Но его преданность в последнее время стала граничить с безумием. Фанатик. Права была Идора…
— Не смейте мне мешать. Перед Советом, если на то будет необходимость, я отвечу. — сказала я твердо, встречая укоряющий взгляд серых глаз. Черный против разборок. Хех, кому расскажу — не поверят.
Знаете, ведьму определяют не её зеленые глаза или рыжие волосы, не её красота или везение. Всё это никак не поможет. У меня, к примеру, волосы самого обычного цвета — коричневого, как кора дерева, а Идора вообще светловолосая.
Ведьму определяет её сила. Её уровень и наличие. Есть сила, значит ты ведьма, нет силы — нет. И смертные это определить не в силах. Вот и жгут всех без разбора.
В общем, вспоминая вышесказанное, могу только сказать, что для того, чтобы меня схватили, достаточно было чуть скорректировать внешность, да «нечаянно» колдануть на виду у стражи. Через пять минут я была в камере. Чудеса скорости, да и только. Они бы так убийц и воров ловили.
Где-то через два часа за мной пришла стража. Молчаливые солдаты отвели меня в пыточную. Ну, ничем другим это быть точно не могло. Стол с иглами, стул с шипами, веревки, топоры, ножницы и ножи. Даже печь растопленная имелась. Как и Гиорий, который сидел на единственном нормальном стуле, который был в этой комнате, и внимательно смотрел на меня, легко поигрывая раскаленным на одном конце прутиком.
— Видишь эту комнату, верно?
Я кивнула. На зрение пока не жаловалась.
— И ты ведь понимаешь для чего всё это? — снова кивок, — Я задам один вопрос и от того, как ты на него ответишь, будет зависеть, останешься ты здесь на некоторое время или вернешься в камеру. Ясно? — я опять кивнула, — Ты признаешься в том, что заключила сделку с Дьяволом и являешься ведьмой?
— Да, — я гордо подняла голову. И пусть мы никаких сделок не заключали, и пусть убить этого гада мне хотелось прямо здесь и сейчас. Пусть. Я потерплю.
— Тогда я назначаю дату казни.
— А что, без моего признания вы этого сделать не могли? — с искренним интересом спросила я.
— Куча моих солдат видела, как ты колдовала, ведьма. Шансов у тебя не было. — гадкая ухмылочка посетила его лицо, в глазах горел огонь. Безумный.
Я сделала немного испуганный вид.
— В камеру её.
Меня резко развернули и грубо толкнули в спину.
Вновь за мной пришли лишь через сутки. Стражник подвел к моей темнице священника и отошел в сторону.
— Покайся, дитя, и тебе станет легче. — мягким голосом вещал мне старик в серой хламиде.
— А можно помолиться? — спросила я, наивно хлопая глазками.
— Конечно. — разулыбался мужчина своим беззубым ртом. Мерзость.
— Благодарю.
Я смиренно опустила голову и стала молиться. Молиться чертям и Дьяволу.
По крайней мере так всё звучало для священника, который шарахнулся от меня, как черт от ладана. Я же продолжала читать молитву на нашем, ведьминском, языке, перемежая его иногда фразами из латыни, которые действительно взывали к Аду. Только их священник и понимал, но ему и этого хватило.
Мужчина стал тыкать в сторону решетки своим крестом и читать молитву, пытаясь при этом перекричать меня. Получалось у него из рук вон плохо. Не выдержав и минуты, священник подскочил на ноги и, тыкнув в меня пальцев, завопил:
— Казните её, казните! — почти по-свиньи верещал он, продолжая тыкать пальцем в решетку. — Гореть тебе в Аду, ведьма!
Да ладно? А ты что, в Рай собрался?
Заметив, что «святого» скоро удар хватит, стражник увел его. Ну и хорошо.
Когда же он, в смысле стражник, вернулся, то во взгляде его читалась паника. Не уж то мужик рассказал о том, что я говорила? У-у-у, а ещё что-то про тайну исповеди вещали.
Когда мы вышли на улицу, зрение ненадолго пропало. Всё-таки полтора дня в почти непроглядной тьме это слишком. Минуты две глаза привыкали к яркому свету.
Меня вели по главной улице нашего города, небольшого к слову. Небольшого, но до жути грязного и вонючего. Запахи немытых тел, отходов, испражнений. Город буквально перегнивал вместе со своими жителями. Оные, такие же грязные и убогие, как и город, выстроились в узкий коридор и со злобой и яростью смотрели на меня. Кто-то кидался овощами, кто-то пытался в меня плюнуть. Отовсюду слышались крики: «Ведьма! Сжечь её! Сжечь!» Убогие. Люди, в которых уже мало что от людей-то осталось. Беспричинная злость и ненависть годами точила их лица, превращая их в монстров, уродов. Сейчас они радовались моей казни, завтра будут так же радоваться казни соседа или подруги. Они хотят крови.