- А где шайки? Где березовые веники? - спросил Батурин.
Хозяева остановились, растерянно глядя то на стол, то на Батурина.
- Я спрашиваю: париться нас пригласили или отдыхать? Если париться, то ставь шайки с горячей водой, а если отдыхать - растворяй окна!
Механик засмеялся, а Кутузов, виновато улыбаясь, возразил:
- Нельзя, Иван Павлович... Окна у нас того... одна видимость только. Они обманные, не открываются.
- Мало вам государство обманывать! Так еще и самих себя решили обмануть? Вот я вас! - погрозил Батурин пальцем.
На этот раз с механиком заодно смеялись и хозяева, а Иван Павлович шумно сопел и требовательно оглядывал стол: не поймешь - не то шутил, не то и впрямь сердился.
- Это все она виновата, - сказал Кутузов и кивнул на жену. - Строили веранду, говорю: форточку давай сделаем. А она мне: чтоб мухоту разводить? Я, говорит, твоей башкой заткну эту форточку...
- Ковда я тебе говорила, ковда? - затараторила хозяйка. - Ты в избе-то фортку не открываешь - боишься, кабы кто не влез.
- Ну, ладно... Растворяй дверь на улицу, - сказал Батурин.
- Так ведь слышно будет. Пацаны сбегутся, - робко возразил Кутузов.
- А ты отгонять станешь... Вместо Полкана.
Механик опять засмеялся.
- Садись, Андреич! Садись, - приглашал и меня и хозяев Батурин. - Если и не отдохнем, то хоть попаримся.
Батурин налил всем водки по граненому стакану и первым поднял свой:
- Ну, за самих себя.
Выпили все до донышка; даже хозяйка пила, хоть и морщилась и плевалась потом, приговаривая: "И кто ее выдумал? Чтоб ему в гробу перевернуться!"
Водка была теплой до тошноты, и я оставил полстакана.
- Андреич, ты что? Ай обиделся? - удивился Батурин.
- Да как-то боязнь - сразу и до дна, - попытался отшутиться я. - Надо сперва приглядеться к ней.
- Э-э, нет! Ее брать надо с ходу, штурмом. Иначе она тебя самого одолеет. Выпить стакан - одно дело, а растянуть его на двадцать два наперстка - совсем другое. Пей и не мешкай! А главное - закусывай, закусывай... Ешь сало! Ни один хмель тебя не возьмет.
- А я люблю витамином закусывать, - сказал механик, - томатным соком. Во! - он теперь тоже покраснел и на его крутом высоком лбу засверкали такие же бисеринки пота, а черные высокие волосы опали и залоснились.
- Сало полезней, - не сдавался хозяин.
- В сале нет витаминов, - сказал механик.
- Ну, если в свином сале витаминов нет, тогда я уж и не знаю... обиделся хозяин.
- Ладно вам спорить, - сказал Батурин, наливая еще по стакану. - Мы пьем по науке: по полной и до дна. А кому наша наука не по нутру, пусть хлебает квас.
Возле дома остановилась машина. Хозяин выскочил в палисадник и через минуту вернулся с Семеном Семеновичем.
- Привет запорожцам от турецкого султана! - крикнул Семен Семенович с порога и начал декламировать знаменитое письмо запорожцев: - Який ты к черту лыцарь, що голою ж... ежаки не вбьешь...
- А, привет заслуженным артистам-гитаристам! - шумно приветствовал его Батурин. - Давай штрафной!
И сунул ему в руки стакан водки. Тот вытянул губы трубочкой, чмокнул стакан и продекламировал:
- Здравствуй, рюмочка Христова! Ты откуда? Из Ростова. - Потом дурашливо перекрестился: - Господи, не почти за пьянство, прими за причастие! - и выпил, картинно запрокидывая голову.
- О, видал, как работает? - обернулся ко мне Батурин. - Между прочим, он всю историю и географию знает наизусть. - Так рекомендовал мне Семена Семеновича, будто я видел того впервой.
Семен Семенович держался молодцевато для своих шестидесяти лет: всегда чисто выбрит, волосы волнистые, чуть с проседью, уложены так, будто он только что вышел из парикмахерской. Рубашечка белая под галстуком. Строен и сух. Вот что значит артист.
- Семен! - крикнул Батурин и опять подался ко мне: - Ты скажи гостю нашему, почему перестал в самодеятельности выступать?
Семен пошамкал губами, ухмыльнулся и сказал:
- Да он знает.
- Он знает, другие не знают. Расскажи!
- Народ больно грамотным стал, - поглядывая на меня, начал Семен Семенович, хоть я и не раз слыхал его откровение. - В Гордеево поехал с нашей самодеятельностью. А я делал объявление, за конферансье. Ну и объявил: сейчас я вам прочту стихотворение Александра Твердовского. Все засмеялись... И прозвали меня Твердовским. С той поры как выйду на сцену кричат: "Прочти Твердовского!"
Все засмеялись. Хозяйка жалостливо поглядела на Семена Семеновича, а хозяин услужливо стал пояснять мне:
- У нас, в Пантюхине, любят прозвища давать. Меня тоже вот окрестили Кутузовым. Генерал был такой, при Наполеоне.
- А ты помолчи, Наполеон! Тебя не спрашивают, - оборвал его Батурин. Пусть Семен Семенович письмо почитает.
Семен Семенович один на все Тиханово знал наизусть письмо запорожцев турецкому султану, и поэтому его приглашали на всякого рода попойки.
- Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, ерусалимская бравирьня, александрийский козолуп... - лихо читал Семен Семенович, - всего свиту и пидсвиту блазень, а нашего бога дурень, свинячья морда, кобылячка с... разношерстная собака, некрещеный лоб мать твою!..
- О-хо-хо-хо! А-га-га-га-га!
- Где ты успел вызубрить, Семен? - спросил я его.
- В библиотеке имени Ленина, в Москве, - ответил гордо. - Специально ездил, в командировку.
- Ты на чем приехал? - спросил Батурин, просмеявшись.
- На ветеринарском "козле".
- А кто привез?
- Шофер Кузовкова.
- "Волги" моей не видать на улице?
- Нет, не видать.
Выпили еще по стакану. Семен Семенович начал было письмо читать, но его оборвали - опять машина подошла. На этот раз "Волга" Батурина. Все засобирались.
- А мне можно с вами, Иван Павлович? - спросил осмелевший хозяин.
- Ага, можно... Только в багажнике. Если хочешь, полезай.
И опять хохотал во все горло механик, за ним Семен Семенович, и даже хозяин подхохатывал, но как-то жалко, на одной ноте, как козлик: "Ке-ке-ке-ке..."
Когда мы выбрались в луга, солнце уже свалилось под уклон и жара стала спадать. Езда по луговой дороге в такую пору - одно удовольствие: ни пыли, ни ухабов. Дорога заметна по чуть примятой отаве, - два параллельных следа, как желтые обручи, охватывают крутобокие зеленеющие увалы да гривы и пропадают в низинах, теряясь в бурой некошеной траве. Дорог порою так много и все они такие кривые, бегут, переплетаясь и разбегаясь в разные стороны, что трудно уловить, какая дорога наша и куда, в каком направлении мы едем.
- Иван Павлович, отчего так много дорог? - спросил я.
- Потому что ездят по чужим лугам, - ответил он и выругался. - Здесь лежат мои луга, а там свистуновские. Дак они что, стервецы, делают? Не едут через бочаг по своей территории: там гати надо гатить, а дуют в объезд... И каждый сопляк торит себе дорогу. Места выбирают посуше да поровнее. Травы чужой не жалко.
- А мы по желудевским лугам гоняем, - сказал механик, блаженно улыбаясь.
- А ты молчи! Тебя не спрашивают, - обернулся к нему Батурин, и снова мне: - Я говорю Чернецу: штрафовать их за это надо! А он: тебе только волю дай. Ты, говорит, всех соседей заместо коров в тырлы загонишь. Ты думаешь, мне не обидно? Я, к примеру, луга улучшал, канавы прорывал, травы подсевал... А сергачевские прогон из них устроили - гоняют по ним скотину к себе на луга. Я Ваньку Попкова с ружьем поставил: стреляй по головному, говорю! Кто бы ни был - бык, или корова, или ихний управляющий. И меня же прорабатывают на бюро: ты, говорят, применяешь элементы разбоя. Значит, пастуха припугнуть - разбой? А луга чужие вытаптывать - это не разбой?! Ты вот об чем напиши! Или поговори хоть с Чернецом, поговори.