Однако это маленькое чудовище ловко поймало яблоко одной рукой и запустило его обратно.
Три недели он ходил с подбитым глазом.
— Раф! Ты снова витаешь в облаках. Кажется, я сказал, что щедрый дядюшка — еще не самое плохое, что может стрястись с человеком.
Раф встряхнулся, отгоняя воспоминания детства, отчего голова почему-то заболела еще сильнее.
— Верно. Но мальчик, которым я был в девятнадцать, — совсем не тот мужчина, каким, надеюсь, стал сейчас, в двадцать шесть. Я, конечно, благодарен дядюшке за все, но принимать его холодную благотворительность больше не намерен. Я ничем не могу помочь сестрам и признателен дядюшке за то, что он сделал для них, да и для меня, но теперь пора пробивать дорогу в жизни своими силами.
— О чем это ты?
— Я имею в виду, Фитц, что моим сестрам будет неплохо жить с дядей, и поэтому решил остаться в армии. Посмотрим правде в глаза: ведь я ничего другого не умею — только воевать.
— Наверняка ты поразишься, дружище, — заговорщицки произнес Фитц, ухватив его за руку, — но, сдается мне, нам больше не с кем воевать.
Раф заставил себя улыбнуться и, когда служанка возвратилась еще с двумя кружками эля, притянул ее на колени и зашептал ей на ухо. Хихикнув, она кивнула и тут же стала покусывать его шею, а Фитц пробормотал себе под нос, что Рафу всегда везет.
У него были все основания так считать. Раф знал, что ему в некотором смысле повезло с дядей. Но будь он проклят, если снова станет жить у него из милости. Возможно, когда человек не так уж богат, гордость становится для него единственным достоянием.
Нужно было также подумать о сестрах и об их будущем. Когда он уезжал на Пиренейский полуостров, близнецы были всего лишь смешными неугомонными детьми, несколькими годами младше Чарли. Сейчас им, должно быть, уже по шестнадцать, и, насколько Раф знал свою мать, — а он прекрасно ее знал! — госпожа Хелен не задумывается об их будущем.
Он понятия не имел, как завести с дядей разговор о Николь и Лидии, но надеялся, что с помощью своей тетки Эммелины сможет уговорить его добавить кое-что к небольшому приданому, выделенному девочкам их отцом, и вывезти их на светский сезон в Лондон.
А как ему быть с его легкомысленной, миловидной, проматывающей наследство, ужасно взбалмошной матерью? Этот вопрос не давал Рафу заснуть по ночам.
Однако в любом случае он был сыт по горло дядюшкиными милостями. Он провел слишком много лет, выслушивая изводившего его кузена Джорджа, графа Сторрингтона, который относился к своим родственникам как к нищим попрошайкам всякий раз, когда они появлялись со своими пожитками на пороге герцогского дома. Сглатывая ком в горле, он принимал помощь для своих сестер — но не брал ни одного жалкого пенса для себя, в чем давным-давно поклялся.
Возможно, в течение следующих шести или девяти месяцев, пока он будет нянчиться с Бонапартом, у него появится время, чтобы обдумать план своей дальнейшей жизни. Слишком много лет он не заглядывал дальше следующего дня, предстоящей битвы, очередных поисков еды и сухого жилья для своих солдат. По молчаливому согласию ни он, ни Фитц не решались говорить о будущем далее следующего дня, чтобы не накликать беду.
Однако теперь, когда война выиграна и Раф с удивлением обнаружил, что он еще цел, можно было больше не опасаться думать о будущем.
Из-за всех этих неугомонных мыслей у него разболелась голова. Голова буквально раскалывалась… и весь он словно разваливался на части.
— Послушай, дружище, — проворчал Фитц, — эта бедная девочка трудится до седьмого пота, пытаясь хоть как-то встряхнуть тебя, если ты понимаешь, о чем я… А ты сидишь здесь как чурбан, свесив руки и уставившись в камин. Почему бы тебе не уступить ее мне? Я-то знаю, как обращаться с девицами этого сорта.
Очнувшись от задумчивости, Раф заметил, что служанка смотрит сейчас на него с некоторым разочарованием.
— Тысяча извинений, моя дорогая, — сказал он по-французски, отпуская ее с колен. — Ты очаровательна, но я очень устал. А вот у того лохматого парня, — Раф ткнул пальцем в сторону Фитца, — много монет.
Благосклонность служанки тут же переключилась на Фитца, она улыбнулась и перебралась к нему на колени.
— О, так уже лучше! Вот так, лапушка, поерзай на мне еще своей пухлой попкой. Вот все, что мне надо от Парижа, — это лучше, чем глазеть на тамошние статуи да шикарные сады! — воскликнул он, когда пышногрудая девица прижалась к нему своими необъятными прелестями. — Прости, дружище, но ты и сам все понимаешь.
— В этом весь ты, Фитц, — спокойно произнес Раф. — Но прежде чем поднимешься наверх, отдал бы мне свой кошелек для сохранности. Черт побери! — Он тряхнул головой и быстро моргнул. — Что там, в этом эле? Вся комната кружится.