Пушкин понял самое главное: не надо разделять слова по разным стилям, ведь это один и тот же наш русский язык, которым просто следует правильно пользоваться.
Сейчас мы все с этим согласны. А когда Пушкин опубликовал свою поэму «Руслан и Людмила», некоторые критики были возмущены тем, что в ней использовались простонародные слова. Один из них даже назвал поэму мужиком, который втёрся в московское благородное собрание в армяке* и лаптях. Но Александр Сергеевич всё равно продолжал своё «перемешивание». В романе «Евгений Онегин» он даже назвал свою благородную героиню простым (как тогда считалось, «деревенским») именем Татьяна.
[* Армяк – старинная крестьянская мужская одежда из толстого сукна, без пуговиц, похожая на длинный тёплый халат.]
«Все флаги в гости будут к нам…»
Но что же делать с французскими, английскими и прочими иноязычными словами? Несмотря на призывы некоторых писателей полностью убрать из русского языка все иностранные слова и заменить их вновь придуманными, Александр Сергеевич решил, что искусственно ничего изобретать не надо и что некоторым словам-чужестранцам наш язык вполне готов дать приют. И поэт продолжал употреблять их в своих стихах. Правда, иногда в шутку оправдывался пред читателями:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет.
Выходит, иностранные слова не мешают и совсем не засоряют наш язык? В общем-то, засоряют, но только в том случае, если ими пользуются без меры, оставляя в стороне прекрасные русские слова такого же значения. К примеру, зачем говорить «мэр города», если можно сказать по-русски «глава города»? И стоит ли привыкать к слову «органайзер», если есть слово «ежедневник»? Ну а слово «жилет» вполне у нас прижилось.
Ясность, точность, краткость и сила
По каким же правилам Александр Сергеевич отбирал и соединял слова в языке? Ведь слов так много, как тут не ошибиться? Вот тот же Ломоносов иногда и в пределах одного стиля не очень удачно сочетал слова. Например, писал:
Когда заря багряным оком
Румянец умножает роз…
Получилось, может, и красиво, но непонятно. «Багряное око» звучит так, как будто речь идет о подбитом глазе. Вот такие тонкости! Как же научиться это чувствовать?
Дело в том, что у языка есть свои законы. Красивый язык – это всегда ясность, точность, краткость и сила. Именно этого и добивался Пушкин, выбирая те или иные слова, прислушиваясь к языку народа. В рукописях поэта видно, как тщательно он выбирает наиболее точные выражения, как много трудится и размышляет и как с каждым годом ему это удается всё лучше и лучше. Язык, на котором писал Пушкин, понятен нам и сейчас, спустя столетия, хотя произведения многих писателей и поэтов того времени мы разбираем уже с трудом.
Пушкин соединил низкий стиль русского языка с высоким. В народной речи он увидел простоту, выразительность и юмор, в книжном языке – величие и возвышенность. Александр Сергеевич соединил язык аристократов* и простого народа. В его произведениях ручейки разных стилей слились в один широкий поток – наш великий и могучий язык, ко всякому случаю подходящий: и для прекрасных стихов, и для весёлой шутки, и для научного сочинения.
[* Аристократы – знатные (то есть древнего рода) люди, близкие к власти, чаще всего богатые.]
Совершить такое было по силам только человеку исключительному. Поэтому вполне понятно, что имя Пушкина ещё при его жизни было широко известно и любимо в нашей стране. Даже неграмотные крестьяне считали его народным героем и слагали об Александре Сергеевиче разные удивительные, а порой и очень забавные истории. Одни утверждали, что именно он посоветовал царю освободить крестьян, другие – что поэт победил Змея Горыныча, третьи – что Пушкин живёт в лесу, наподобие какой-нибудь сказочной птицы Сирин*, и иногда выходит на опушку, чтобы петь свои песни.
[* Сирин – фантастическая сладкоголосая птица с женским лицом.]
Конечно, ни в каком лесу Александр Сергеевич не жил. А жил он с семьёй в городе Санкт-Петербурге на набережной реки Мойки – теперь там его музей. И даже сегодня, спустя столетия, любой русский человек на вопрос о том, кто самый главный поэт нашего народа, отвечает не задумываясь и совершенно справедливо: «Конечно же Пушкин!»