— Папа? — сказала я.
Он взял меня за руку.
— Произошло нечто ужасное. — Голос у него был дрожащий и слабый, как ростки хлопка.
Я села. Я сжалась в кулак. И тогда слова, столь тихо и мучительно выходившие из горла моего отца, пришли ко мне, медленно выплывая из ночи, как сполохи отдаленного взрыва.
— Эдди погиб.
Я не заплакала, я сломалась: сложилась, как надломленная веточка. Я упала вперед. Я услышала, что кричу. Со всего маху я уткнулась головой в папину грудь. Папа ловил ртом воздух. Я кричала в его фланелевую пижаму.
Вот как все произошло. Двое полицейских постучались в нашу дверь в четыре часа утра. Очевидно, папа их услышал. Он надел халат и прошел через погруженный в темноту дом, чтобы открыть дверь.
Смерть Эдди пришла в дом подобно медленной холодной трещине в стекле.
— Вы отец Эдуарда Кларксона? Мы очень сожалеем, произошел несчастный случай, — сказал один из полицейских, в знак соболезнования снимая фуражку.
А потом папа пришел ко мне, и обнимал меня, и укачивал.
Мы с папой перешли в их с мамой кровать. Мамы не было. Сбежала с Трэвисом. Мы лежали там и ждали наступления дня. Папины руки вцепились в простыню, лицо было обращено к потолку. Рядом с собой я чувствовала мамин запах, я почти слышала ее резкие короткие вздохи, но ничего не узнавала: ни папу, ни кровать, ни дом, ни тот пустой, пустой час, который мы пролежали без сна. Я даже себя не узнавала. Было не за что ухватиться. Совсем не за что.
Папа поднялся с кровати. Он сказал: «Я пойду на работу». Потом он привалился к платяному шкафу. Его шея вывернулась, головой он прижался к дверце и скользнул вдоль шкафа вниз, как будто у него отказали ноги, как персонаж из кинофильма, которого только что подстрелили, как раз в тот момент, когда он собирался взобраться по стене. Он плакал как ребенок. Я не знала, что делать. Ведь это мне полагалось быть ребенком.
Я сказала, что он не может идти на работу, еще слишком рано. Но в темном доме было нечего делать.
Я боялась дневного света, хотя и ждала его. На рассвете начнут происходить обычные вещи: зазвучит воробьиный хор и счастливые трели сорок, с рычанием промчится мотоцикл Джона Джейкоба по пути на работу, кто-то пойдет принимать душ, по радио будет говорить все тот же диктор, молоко, звонки в дверь, утренние тосты и списки обязанностей, так, будто все идет своим чередом. Только это было не так. Утренний свет был похож на большую ложь, которую затаил в себе мир, чтобы продолжить свое движение.
Но он пришел. Свет пришел, как и в любое другое утро, и мы с папой оделись. Мы поехали в Мельбурн. Чтобы сообщить маме. Она вышла к нашей машине. Мы сидели в ней. Она туго запахнула на себе пальто, нахмурилась. Она знала, что что-то случилось, я это видела. Было похоже, что она нас ждала. Мама просунула голову в окно, с той стороны, где сидел папа. Она не говорила, а только пристально вглядывалась в яростное молчание наших лиц. Потом, когда папа это сказал, точно так же, как он сказал это мне, она не закричала, как я. Она просто как-то сдулась, будто из нее ушла жизнь. Медленно опустилась на землю.
Папа вышел из машины и обнял маму. С кончика его носа капали слезы.
— Это все черный лед, — произнес он.
Она уставилась на него, схватила его за руки, а потом начала дышать так, будто задыхалась.
Зимой помимо черного льда был еще иней. Он убивал настурции и цукини. Он также убивал лимонные деревья, если их не укутывали на ночь. Зимой, когда мы просыпались, на улице все было покрыто инеем. Небеса имели бледно-серый цвет, трава поблескивала, как накрахмаленная простыня, а деревья были голыми и колючими. Когда я выгуливала Му, кеды промокали из-за инея, и надо было снова разводить огонь. Папа поливал лобовое стекло автомобиля горячим чаем, чтобы растопить лед. Зима была такой холодной, что, когда нога касалась пола, казалось, что и он тоже покрыт льдом, но это просто ледяной воздух проникал сквозь щели между половицами. У нас были тапки с овчиной внутри, но все равно… Только на кухне можно было спокойно сидеть, потому что там была дровяная плита, которую мы топили не переставая. К утру вода в трубах замерзала, поэтому надо было не забыть наполнить чайник с вечера. Зимой на дорогах появлялся черный лед.