Но Люда оставалась непреклонной. Когда друзья ушли и замолкли их слабые голоса, она растолкала Славку и принялась соблазнять его купанием.
— Не хочу!.. — сердито мотал головой Славка.
Люда вошла в воду и, ощутив под ногой скользкую остроребрую речную устрицу, закричала:
— Ой, тут полно раковин! Они в пищу годятся!..
Славка сел на корточки, потом встал и сделал несколько валких шагов к воде.
— Это устрицы! — ликовала Люда. — Отваришь — пальчики оближешь!
— Хочу купаться! — плаксиво сказал Славка.
Выклянчивая у матери еду, он привык нарываться на отказ, поэтому все свои желания заранее выговаривал на слезе.
— Как скажешь, Аурелио! — наконец-то произнесла Люда давно томившие ее заветные слова.
Она стащила с него материнскую рваную кофту, трусики и помогла спуститься к воде. Лишь раз изменила она себе, проговорив с ужасом и восхищением:
— Ну и пузо ты отрастил!..
Но Славка был доволен своим пузом, а Люда, отдав последнюю дань обыденщине, стала женщиной Аурелио. Как женщина Аурелио, она неторопливо сняла платье; как женщина Аурелио, медленно, закинув руки за голову, скромно-бесстыдно сошла с берега и погрузилась в прохладные струи; как женщина Аурелио, сплела себе венок из желтых кувшинок.
Устриц Славка не нашел, зато нахлебался воды, продрог и раскуксился:
— Не хочу купаться!..
— Как скажешь, Аурелио!..
Она вытащила Славку из воды и поставила на берег. Он сумрачно заковылял к своей одежде, напялил кофту, затем, промахиваясь ногой, стал надевать трусики.
Люда сплавала на тот берег, вернулась и снова женщиной Аурелио под взглядом любимого вышла из протоки, натянула платье, долго возилась с пуговицей на груди, затем, отшвырнув пожухший, запахший речным илом венок, пальцами разобрала волосы и откинула их за уши. Чувствуя свое открытое и прекрасное лицо, она поднялась к становью.
Славка не подозревал о дарованной ему власти, но он намерзся, проголодался и, заранее настраиваясь на отказ, завел жалким слезным голосом:
— Жрать хочу-у!..
— Как скажешь, Аурелио! — прозвучал готовый ответ.
Что-то дрогнуло в Славке. Мир играл с ним одну из тех обманных игр, что потом надолго обезоруживают человека избытком доверия к окружающему. И все же Славка с осторожностью вступил в сказку.
— Мякушка бы пожевать… — промямлил он неуверенно.
Люда в избытке рвения отхватила большой кусок ржаного хлеба, густо посолила и подала Славке на ладони, как жеребенку.
Умяв хлеб, Славка сказал все еще на слезе:
— Пирожка хочу… с черникой!..
Он получил кусок пирога с черникой и всласть вымазался в темном соке. Потом ему захотелось ватрушки, и это его желание было удовлетворено.
— Колбасы! — сказал Славка, и в детском голосе его зазвучал металл.
— Как скажешь, Аурелио!..
— Сахарного песку!..
Люда по-хозяйски рылась в узелках подруг. Аурелио голоден, и она обязана утолить его голод, все прочее не имеет значения.
У нее опасно сузились и заблестели глаза: пусть только попробуют что-нибудь вякнуть!..
Держа в руке газетный фунтик, Славка насыпал в горсть сахарного песку и отправлял в рот. Ее Аурелио насыщался после трудового крестьянского дня, наполненного музыкой и танцами. По-мужски жадно, по-мужски сильно, по-мужски аппетитно поглощал он приготовленные ею простые пряные яства.
Разомлев от сытной и сладкой пищи, Славка потянулся к Люде и положил ей на колени белобрысую голову.
— Почеши…
— Как скажешь, Аурелио!..
Тонкие Людины пальцы быстро забегали среди коротких, светлых волосишек, запорошенных пылью. Славка задремал, в коротком сне переварил обильное угощение и проснулся вновь голодный и требовательный.
— Хочу!.. — завел он, еще не зная, чего попросить.
Люда вскочила на ноги, готовая выполнить каждую причуду любимого.
— Селедки хочу!.. — неуверенно проговорил Славка.
Он тут же получил селедочную голову и хвостик. С хвостиком Славка разделался быстро и отшвырнул голый хрящик, а вот голова потребовала времени и усердия. Выбрать всю соленую вкусноту из-под жаберных крышек — дело не быстрое.
Пока Славка трудился над селедочной головой, Люда овевала его большим лопухом, тихонько напевая:
Ведь она тоже была полонянкой, подобно русским девушкам в стане Кончака, но плен ее был счастливым, ибо ярмо, которое она несла, — это легкие и сильные руки любимого. И песня ее лишена грусти, тоски, она летит вестником ее счастья в объятиях Аурелио.