От волнения печенье не лезло в горло, несмотря на недавний голод, но я съела все до последней крошки и торопливо в два глотка выпила молоко, обжигая нёбо. Наверное, служанка решила, что я сильно проголодалась, потому что смотрела на меня со смесью жалости и сочувствия. Потом она поправила одеяло, пожелала мне спокойной ночи и ушла насовсем, пообещав вернуться утром. Я ещё какое-то время лежала неподвижно, вслушиваясь в удаляющиеся шаги, а когда все стихло, осторожно выбралась из постели, но, не рассчитав высоту, больно ударилась пятками о холодный пол. Клотильда настороженно наблюдала за мной со второй половины кровати – единственный раз я воспротивилась, когда Сюзета хотела убрать её в кресло.
- Я скоро приду, - пообещала я ей, взяла свечу, которую, по моей просьбе, оставила служанка, и, прикрывая пламя ладонью, выскользнула в коридор.
Настенные светильники погасили, и теперь только дрожащий неверный огонек отделял меня от окружающей темноты. Мне стало жутко, как только может быть жутко ребенку, одному в чужом темном доме, где каждая складка на ковре, каждая презрительно вздернутая бровь и приставленный к глазу монокль на фамильном портрете напоминали, что мне здесь не рады.
Леди Уикедхант ясно дала это понять. Может, к утру она убедит сэра Филиппа отослать меня обратно? При мысли о том, что я никогда его больше не увижу, в груди стало холодно, словно от сердца откололся кусочек, который хозяин дома непостижимым образом успел занять, но ещё это означало никогда больше не видеть Колина и Хэмиша и не слышать гадкого слова «нахлебница», такого обидного и несправедливого, поэтому я продолжала упрямо идти вперед.
Наверное, тетки уже спят и жутко обозлятся, когда я разбужу их и заявлю, что ни за что не останусь в этом доме. Ну и пусть! Пусть бранятся, сколько влезет, обзывают меня неблагодарной и грозятся сдать в работный дом, только бы завтра же увезли меня отсюда. Но чем дальше я шла, тем больше понимала, что понятия не имею, где их искать.
Полагала, их разместили где-то неподалеку от меня, но соседние двери стояли запертыми, а ещё одна оказалась чем-то вроде чулана для метел и прочих чистящих принадлежностей. Наконец, я услышала голоса где-то наверху и двинулась в том направлении, но внезапно среди прочих различила интонации Сюзеты и поняла, что вышла к черной лестнице для слуг. Наверху только чердак, где размещается спальни обслуги.
Разочарование захлестнуло горькой волной. Я закусила губу, удерживая повисшие на ресницах слезы, и повернула обратно. Ничего, убеждала я себя, яростно растирая глаза кулаком, найду теток завтра с утра. Нужно встать пораньше, чтобы быть полностью готовой, кода явится Сюзета. Тогда-то и попрошу отвести меня к ним.
Размышляя таким образом, я пропустила нужный поворот и очнулась, лишь когда поняла, что забрела ещё дальше от комнаты. В коридоре нещадно дуло, пальцы рук и ног заледенели, и огонек свечи ежесекундно грозился потухнуть, но всякий раз, истончившись в нитку, каким-то чудом снова расправлялся. К тому моменту, когда впереди показалась дверь розового дерева с золотыми завитушками, я потеряла всякую надежду найти свою комнату и представляла удивление слуг поутру, когда они найдут меня, свернувшуюся клубком, возле какого-нибудь чулана.
Скользнув внутрь, я рухнула без сил на постель и забылась тревожным и не отпускающим, как зыбучие пески, сном.
* * *
Портьеры отдернулись с визгливым скрипом. Я с трудом разлепила глаза, в которые словно песок насыпали, и не сразу поняла, где нахожусь, и почему вместо веселых ситцевых обоев, продавленного кресла и кружевных салфеток производства Пегги, которыми она прикрывала истертую обивку, вижу обшитые ореховыми панелями стены, пейзаж в вычурной раме, шеренгу незнакомых кукол с холодными глазами и светильник из цветного стекла в виде аиста, а до края кровати придется добираться ползком.
- Проснулись? Вот и чудненько, я уж было решила, захворали! – раздался от окна жизнерадостный голос, и я перевела взгляд на румяную девушку с выбившимися из-под чепца кудряшками.