А картинку служанка, по моей просьбе, повесила на стене напротив, чтобы я могла беспрепятственно любоваться ею. Пряником я тоже любовалась, но тайно: бережно доставала из-под подушки и снова прятала, едва заслышав шаги Сюзеты.
Больше никто из семьи не приходил, и меня это вполне устраивало. Откровенно говоря, в словах доктора Шлехтера, что я не прикладываю достаточно усилий к выздоровлению, содержалась изрядная доля правды. Ведь выздоровление означало, что придется покинуть комнату и предстать перед леди Уикедхант и её сыновьями, а это страшило меня больше всего.
Вот бы можно было до конца жизни болеть, и чтобы сэр Филипп приносил сказки, пряники и картинки! Я до сих пор слабо представляла, какая роль мне отведена в этом доме. Сюзета в то первое утро упомянула, что сэр Филипп оформил опекунство. Значит ли это, что я буду сидеть за одним столом с семьей, одеваться, как они, и принимать гостей вместе с леди Уикедхант? Или все ограничится проживанием под общей крышей и бесплатной едой, которую мне придется разделять в кухне со слугами?
Дома мы кушали вместе с Пегги в отсутствие родителей, то есть очень часто, но я и не считала её служанкой, скорее членом семьи. От этих сложных мыслей я быстро уставала и втайне радовалась, когда Пегги огорченно качала головой, оттого что в меня не лезет очередная ложка супа.
Но все хорошее рано или поздно заканчивается, включая спасительные болезни. Заметив однажды утром румянец на щеках Клотильды, я с упавшим сердцем поняла, что медленно, но все же иду на поправку. Её потускневшие было кудряшки, снова стали блестяще-каштановыми, глаза загорелись – ей явно наскучило лежать в комнате и болеть вместе со мной. И вот настал день, когда доктор Шлехтер, растянув свой миниатюрный рот в лучезарной улыбке, отчего на острых кончиках усов вспыхнули блики, объявил, что температура моего тела вполне соответствует норме, цвет горла приводит его в восторг, а состояние более не представляет угрозы для окружающих, поэтому он с полной ответственностью прописывает мне покинуть комнату и получать все те радости, что положены юным леди, но помнить, что легкая слабость может сохраняться ещё какое-то время, поэтому поберечь себя от чрезмерных нагрузок.
Наверное, он ожидал, что я тоже возликую, поэтому отсутствие встречного энтузиазма привело его в замешательство. Прощаясь с ним и бормоча благодарности, я заметила грусть в глазах Сюзеты. Девушка не смеялась, как обычно, и мне отчего-то подумалось, что и она, пусть обрадовалась моему выздоровлению больше меня самой, вместе с тем не возражала бы, затянись хворь ещё на недельку-другую.
- Не расстраивайся, Сюзета, - произнесла я, поддавшись неожиданному порыву, когда дверь за доктором закрылась, - я часто болею.
На следующий день мне предстояло спуститься к обеду, чтобы впервые трапезничать с семьей. Сюзета объявила эту новость, влетев в мою комнату с возбужденно раскрасневшимися щеками. Подготовка к знаменательному событию была обставлена суматохой, к которой примешалось изрядное смятение, когда выяснилось, что все три мои наряда недостаточно нарядны, чтобы соответствовать случаю. Выбор в итоге, за неимением ничего другого, пал на платье из серо-голубой шерсти, со съемным муслиновым воротничком, которое считалось у меня самым изысканным и надевалось всего пару раз.
Спала я в ту ночь плохо и на папильотках. Должно быть, дебютантки, которым предстоит встреча с королевой, и то меньше нервничают.
В назначенный час меня, ещё бледную после болезни, проводили в столовую, и все страхи тотчас подтвердились при взгляде на хищно поблескивающие шеренги столовых приборов по обе стороны от тарелок, к горлу подкатил комок. Нет, я не была дикаркой, по выражению леди Уикедхант, но дома мы обходились малым набором.
Меня посадили между Колином и Хэмишем, и уже от одного этого пропала едва наметившаяся тень аппетита. Я с ужасом переводила взгляд с зеленого горошка на вилки и обратно.