Бремя прошлого стало невыносимым, и я решила вернуть фотографию в конверт. Оказалось, в конверте лежало что-то еще. Я осторожно положила фотографию на стол, перевернула конверт и вытряхнула из него почти прозрачный клочок бумаги.
Я узнала летящий почерк Люциуса — так он написал свою фамилию на доске, свое послание в книге…
Антаназия, разве она не прекрасна?
Разве она не властна?
Разве у нее не королевская осанка?
Разве она не похожа на тебя?
Почти стихи. Ода, посвященная мне.
Я перечитала строфу, хотя запомнила ее с первого раза, вложила записку в конверт вместе с фотографией, сунула в учебник и оставила его на столе. Обернулась и посмотрела на свое отражение в зеркале, висевшем на двери. В полутьме меня можно было принять за Микаэлу Драгомир, а мою ночную рубашку — за вечернее платье.
Повинуясь внезапному порыву, я подняла волосы наверх и расправила плечи.
Разве она не прекрасна?
Разве она не властна?
Разве у нее не королевская осанка?
Разве она не похожа на тебя?
Отпустив волосы, я выключила свет и залезла в постель, не зная, чего мне хочется больше — плакать или смеяться.
Разве она не похожа на тебя?
Глава 33
Люциус и Фейт явились на урок литературы через пять минут после звонка. К нашему удивлению, они пришли в костюмах. По крайней мере, Фейт надела платье, похожее на платье Викторианской эпохи. Оно подчеркивало талию и так обтягивало грудь, что Фрэнк Дорманд, сидевший впереди меня, чуть со стула не свалился, когда Фейт вошла в класс. Люциус, изображавший Хитклифа, просто надел черные бриджи и бархатный плащ — всего месяц назад он щеголял в таком наряде каждый день.
— Боже мой, — только и смогла выдавить миссис Вильхельм. Подозреваю, ее беспокоило, как бы грудь Фейт не вывалилась из декольте, что никак не соответствовало бы школьному дресскоду.
Люциус немедленно взял инициативу в свои руки и заговорил с большей уверенностью, чем сама миссис Вильхельм.
— Хитклиф — неудержимое существо, проклятый человек, — напомнил нам Люциус. — Кэтрин тоже проклята. Ее проклятие — любовь к Хитклифу, которому суждено уничтожить ее род. В Хитклифе природой заложено стремление получать то, что он хочет. А хочет он прежде всего мести. Еще он хочет Кэтрин, прекрасную дикарку. Их любовь безжалостна, жестока, горька и несчастна.
— О боже! — повторила миссис Вильхельм. Похоже, на этот раз она впала в экстаз от слов Люциуса.
— Мне понравился роман, — добавил Люциус. — Он нашел отклик в моей душе.
В растерянности я крутила ручку, которая чуть ли не трещала под нажимом пальцев. Так вот чего хочет Люциус — безжалостной, жестокой, горькой любви! Неужели этого он ждал от меня?
Джейк пожал плечами и закатил глаза, показывая, что происходящее — это уж слишком. Я слабо ему улыбнулась. Почему, ну почему я не испытываю более сильного чувства к Джейку? Он симпатичный, дружелюбный, он не жесток и не опасен. Почему я не могу глаз оторвать от Люциуса — от высокомерного, загадочного, опасного вампира, который мне совершенно не подходит?
Джейк — это разумный, предсказуемый выбор.
Люциус и Фейт стояли лицом к лицу. Представление началось. Они надергали цитат из романа и за двадцать минут изобразили нам сокращенный вариант истории Хитклифа и Кэтрин — начиная с веселого беспечного детства и заканчивая моментом, когда Кэтрин предпочла Хитклифу пресного и скучного мистера Линтона.
Слушать я не могла, просто смотрела, как они двигались. Люциус хватал Фейт за руку и притягивал к себе. Она вырывалась, сверкая глазами. Страсть казалась почти… настоящей.
Я сломала ручку, измазала чернилами щеку и пальцы.
Не может быть!
Весь класс зачарованно наблюдал за Фейт. Не отрывая своих голубых глаз от черных глаз Люциуса, она порывисто и страстно шептала: «Из чего бы ни были сотворены наши души, твоя душа и моя — одно». [1]
Фейт с Люциусом замерли, стоя лицом к лицу, пока кто-то не сообразил, что пора хлопать. Раздались аплодисменты. Минди встала коленями на стул, засунула пальцы в рот и засвистела; я и не знала, что она умеет свистеть. Словно пробудившись ото сна, Люциус и Фейт взялись за руки и поклонились. Каким-то чудом грудь Фейт не вывалилась из декольте, хотя Фрэнк Дорманд едва шею не свернул, заглядывая туда. Надеюсь, ему удалось хоть что-то разглядеть.
Надо признать, это был великолепный доклад по книге. Возможно, самый лучший за всю историю школы имени Вудро Вильсона.