Он был не согласен.
— Камера — дешевка, говно корейское, — заявил он. — И потом, ГудНьюс правильно заметил — стырено-то всего двадцать фунтов.
Это, попыталась я втолковать ему, значения не имеет, поскольку речь идет не об оценке имущества в доме Эдда — Уэнди, а о принципиально другом. Так что его рассуждения в высшей степени нелогичны. Обратив внимание Робби на ущербность его логики, в результате я добилась немногого. Однако после короткой энергичной беседы с Обезьяной он решил, что Уэбстер-роуд — место не для него. С тех пор мы Робби больше не видели.
Вскоре новости о происшествии облетели всех, и многие соседи изъявили желание поговорить с нами. Но список оппозиционеров возглавил Майк. Он первым нанес нам визит.
— К вам-то какое это имеет отношение? — тонко заметил Дэвид.
— Что-о? Уж не думаете ли вы, что я буду терпеть тут воровскую малину по соседству?
— Вы даже не знаете, кто живет рядом с вами, — мирно сказал Дэвид. — Вы судите того, с кем даже нисколечко не знакомы.
— Вы перепрыгиваете с одного на другое, — сказал ГудНьюс, с удовольствием употребив новое словечко из своего лексикона. — А мы — нет.
— Что-о? Так я, по-вашему, должен ждать, пока меня обчистят?
— Почему бы нам не устроить встречу и не поговорить по душам? — предложил Дэвид.
— Какого рожна? Что это даст?
— Необходимо пощупать пульс общественного мнения. Посмотрим, что скажут остальные.
— Мне по барабану пульс общественного мнения и мне по барабану, что думают остальные.
— Но ведь это нельзя назвать мнением человека, который живет в обществе, Майк.
— Мне по барабану общество — я в нем не живу. Я живу в собственном доме. Среди своих вещей. И хочу, чтобы они остались при мне.
— Ладно. Допустим, вам представится возможность высказать это всем на общем собрании.
Вряд ли такое предложение способно было остановить разъяренного мастодонта.
— Высказать! Выразить! Зачем они вообще появились здесь, чтобы у нас возникла необходимость выражать и высказывать?
— Где же, по-вашему, им полагается быть?
— В ночлежке, в приюте, в общежитии, у черта на куличках — мне какое дело?
— А вот мне есть дело. Очевидно, мне судьба этих детей не безразлична, раз уж я этим занялся.
— Ну и занимайтесь, мне-то плевать. Я заниматься этим не собираюсь.
— Что же вы тогда так разошлись, Майк, что вы разоряетесь?
Это был первый серьезный вклад ГудНьюса в дебаты, и он оказался самым провокационным: Майк был уже близок к тому, чтобы применить физическую аргументацию. Наводящие вопросы, вместо того чтобы остудить пыл, только еще больше взбесили его. В этот момент, должна признаться, я заколебалась, чью сторону принять. Конечно, Майк мне был глубоко несимпатичен, однако, с другой стороны, и Дэвид, и ГудНьюс явно нуждались в хорошей взбучке, потому что иного выхода из создавшегося положения просто не было.
— Послушайте, — сказал Дэвид, отодвигаясь от края пропасти, к которой только что подошел. Судя по тону, в нем проснулся миротворец. — Я понимаю, что вы обеспокоены. Но, заверяю вас, беспокоиться не о чем. Пожалуйста, приходите на встречу с остальными и послушайте, что они скажут, — а им есть что сказать, особенно детям. А если произойдет что-то еще из ряда вон выходящее вроде последнего происшествия, что ж, тогда я признаю, что неправ, и мы придумаем что-то другое. Идет?
Этого оказалось достаточно: Майк успокоился и согласился зайти в следующий раз, хотя, подозреваю, у Дэвида были и другие варианты развития событий и он собирался пойти иным путем, прежде чем внял соседским доводам.
С тяжелым сердцем мы принялись готовить запас сырной соломки для очередного сборища в нашем доме.
Довольно умилительное зрелище представляли собой дети, явившиеся под ручку со своими новыми покровителями. Они робко застряли в дверях, прямо как детвора, приглашенная на день рождения, а когда наконец зашли, все уставились в пол, между тем как взрослые с гордостью принялись представлять своих воспитанников.
— Это Сэс, — сказал Ричард, «голубой» актер из «Билла».
Сэс оказалась стыдливой восемнадцатилетней девушкой из Бирмингема, прибывшей в Лондон пару лет назад, после того как была изнасилована своим отчимом. Она хотела выучиться на медсестру, но вместо этого ей пришлось поработать на панели. Косичками и застенчивостью она напоминала девятилетнюю девочку, но глаза у нее были как у зрелой женщины, немало повидавшей на свете.