Ходить было больно, и каждый шаг казался пыткой. Но я, обхватив свои ноющие ребра рукой и закусив губу, упорно продвигалась к двери. Нужно было понять, где я.
Створка подалась тяжело, но все-таки подалась: меня не запирали.
В узком каменной коридоре тоже было холодно и царил полумрак, перемежающийся пятнами света от фонарей, развешанных тут и там на крюках. Со сводов, как и в комнате, свешивались корни, а стены оплетали побеги. От танца теней мне упорно казалось, что корневища змеятся и шевелятся, потому я шла, стараясь не задеть их плечом. Приходилось поминутно пригибаться и проходить узкие места боком.
Я пыталась разобраться, где это я, и в конце концов решила, что это замковые подвалы. Прохлада, сырость и отсутствие окон явно указывали на то, что я нахожусь под землей.
Бродила я, как мне показалось, целую вечность. Я поминутно останавливалась, чтобы зажмуриться и немного отдохнуть от боли. Она утихала, если не шевелиться, но я не могла себе позволить такой роскоши. Я должна была выяснить, что произошло и куда меня запихнули.
В большом зале с округлыми сводами, которые напоминали купола верхних покоев, я замерла, чтобы как следует осмотреться. Побеги здесь вырывались из стен и сплетались в полупрозрачный лабиринт. Фонари играли витыми отсветами, превращая растения в живые, извивающиеся щупальца.
Я не хотела пересекать зал и проходить мимо этих зарослей, но другого пути не видела. Фонари указывали на то, что эти помещения обитаемы — кто-то должен был поддерживать огонь. Я никого не видела и не слышала, но мысль о фонарях меня немного успокоила.
Чего я, в конце концов, боюсь? Что растения схватят меня и задушат, как в какой-нибудь жуткой легенде? Вот еще!
Фыркнув, я осмелела настолько, что, приблизившись к сплетенной из побегов стене лабиринта, коснулась отростка пальцем. Очень аккуратно — чтобы убедиться, что он неживой и перестать трястись от каждого дуновения сквозняка.
Но росток от моего прикосновения вздрогнул, съежился и стремительно втянулся в изгородь.
— Не нужно их трогать, — послышался позади голос. — Они не любят чужих.
Я развернулась.
Старуха!
Она смотрела на меня из-под седых бровей, пронизывая острым взглядом странных, водянистых глаз. Одетая в темную хламиду, сгорбленная, в полумраке теней, плящущих из-за сплетения ветвей, старуха выглядела угрожающе.
Я задрожала и, пятясь, уткнулась спиной в побеги. Я кожей под легкой рубашкой ощутила, как они зашипели, задергались и задвигались, спеша спрятаться.
Я отскочила.
— Что это значит? Где я? Почему и вы... тоже здесь?
Мой голос под каменными сводами прозвучал тонко и слабо.
Старуха качнула головой, все так же буравя меня взглядом.
— Зачем ты вскочила? Ты еще слишком слаба. Пойдем. Я отведу тебя обратно, не то ты заблудишься.
Она протянула мне сморщенную, оплетенную венами руку, но я не двинулась.
— Я никуда не пойду, пока вы мне не объясните, что случилось. Почему я здесь? Что со мной было? Как сюда попали вы?..
Но старуха только хмыкнула.
— Столько вопросов, милочка, и так мало ответов. Ты так и не воспользовалась моими травками, правда? Очень жаль, милая, очень жаль. У таких вещей есть свой срок, и раз уж взяла — выбрасывать негоже.
— Но я не выбрасывала!
— И все же. С такими вещами не шутят, милочка.
«С такими вещами»! Я сглотнула.
— Что со мной случилось? Вы можете рассказать?
Я все еще держалась за забинтованные ребра. Старуха перевела взгляд на мои руки.
— Что же с тобой случилось, милочка... — пробормотала она себе под нос. — Что случилось...
Потом неопределенно повела плечом, будто передумала отвечать на мой вопрос, повернулась и огладила стену лабиринта. Ростки, ластясь, как голодная цинна, полезли ей под руку. Я отступила. Зрелище это было отвратительное.
— Вы... ведьма? — зачем-то прошептала я.
— Ведьма? — вдруг по-девичьи хихикнула старуха. — Ну и скажешь, милочка, ну и скажешь. Все допытываешься и допытываешься, а толку?..