— ...есть ли другие свидетельства о дурном нраве согрешившей сестры нашей? — донесся до меня голос жреца.
— Да, Ваше Святейшество.
Поднялась Марисса. Я не видела ее лица, не различила платья, а только слышала голос. Я и не хотела смотреть — все одно, ложь и предательство. Впрочем, как же могла меня предать та, кто никогда и не был на моей стороне?..
— ...обращалась без уважения, не считалась с моим положением при дворе... сквернословила и считала возможным дерзить...
Я выдохнула. Единственную мою попытку отстоять себя обозвали сквернословием. Неужто мне до самого конца следовало держать язык за зубами? Но разве не нашли бы тогда новых изъянов, новых надуманных предлогов, чтобы «пустить меня в расход»?
— ...высокомерие и самовлюбленность... не интересовала история великой Аррезии... в голове только наряды, шелка и драгоценные камни... В браке с принцем ее, очевидно, интересовало только золото, — продолжала Марисса.
Я даже не шевельнулась. Какая уж там страсть к нарядам, если меня заставляли одеваться в хламиды, которые едва ли отличались одеяний горничных? А будь моя воля, разве я потребовала бы шелков и золота?..
Я оглянулась, попытавшись поймать взгляд принца, но он все так же смотрел себе под ноги. О таких неблагодарных женах он отзывался с презрением, именно эту страсть к деньгам и власти он хотел из них выбить, а Марисса теперь как будто специально именно в этом меня и обвиняла. Но разве поверит он ей после всего, что видел своими глазами?
Только вот... Достаточно ли он видел сам, чтобы не опираться на чужие свидетельства? Разве знали мы друг друга так, как полагалось бы знать мужу и жене?
Встала Фрина.
— Я сразу заметила ее заинтересованность в других мужчинах, — говорила она. — ...старалась сбежать, отказывалась от моего общества... настаивала на том, чтобы совершать конные прогулки наедине. В одну из таких прогулок я и заметила одного из ее любовников.
Я тяжело задышала, но сдерживала себя, стараясь не выдать волнения. Если Арон узнает о Лансе, то я даже сама перед собой оправдаться не смогу — суд вынесет мне приговор, а я с ним соглашусь.
Ведь я изменила принцу.
— Кем же был этот молодой человек? — спросил жрец.
Я сжала зубы, но ответ Фрины меня удивил.
— Увы, я не разобрала его лица, Ваше Святейшество.
Про себя я выдохнула. Неужели Фрина и вправду ничего не видела? Или она лжет, намеренно выгораживая Ланса ради неизвестной мне цели?
— ...другие свидетельства супружеской неверности?..
— Да, Ваше Святейшество.
Вперед вышли стражи, но цвета их лат я не знала. Они не служили императору и не стояли на дверях в столичном дворце. Разве что...
— ...во время плавания. На корабле, — сказал один из них. — ...заметил ее ночью. Она вошла в чужую каюту. Вместе с мужчиной.
Я едва дышала, но тут, словно в насмешку моим мольбам, Арон поднял голову. Он встретился со мной взглядом, и смотрел он хмуро, тяжко. Я дрогнула, чувствуя, что если отведу глаза, то выдам себя.
И почему я не призналась ему сама?
Но когда же я могла это сделать? И как? Ведь я верила, что ищу свое счастье, пытаюсь выжить во дворце, найти хоть одну живую душу, которая меня не оттолкнет. А потом, когда на одну-единственную ночь в гроте я обрела такого человека в Ароне, признаться в измене я бы уже попросту не смогла.
— ...кто был этот человек?
— Не могу знать, Ваше Святейшество.
Тот же ответ... Как будто кто-то очень не хочет выдать виконта.
Мне хотелось бы взглянуть на Ланса, но я понимала, что делать этого нельзя.
Арон не сводил с меня глаз. Казалось, предыдущие обвинения его нисколько не удивили, а вот в измене он меня не подозревал. Однако в действительности выходило, что все наоборот, и виновна я только в самом неправдоподобном.
— ...другие свидетельства?
Поднялись две служанки.
— ...несколько дней назад... в северной оранжерее. На галереях... с каким-то мужчиной.
— Вы разобрали его лицо? Может, одежду?
— Нет, Ваше Святейшество.