— Фрина... — начала я неуверенно. — Вы, наверное, женщина умудренная опытом...
Герцогиня засмеялась. Мы расставили наши этюдники: я с герцогиней ближе к воде, а графини — позади.
— Сколько тебе лет, дитя?
С самого начала нашего знакомства герцогиня не называла меня, как остальные, «Высочеством».
— Шестнадцать.
По центру пруда, томно заломив шеи, кружили два черных лебедя. У камышей возились, покрякивая, утки.
— А мне — двадцать три. Не очень-то и большая разница, верно?
От пруда к аллеям сада простирался светло-зеленый, сочный как яблочная мякоть, луг. Я сомневалась, что рисовать, да и не думала, что у меня что-то выйдет, поэтому просто ляпнула на холст немного зеленой краски.
— Понимаете... — замялась я. — Мне не с кем об этом поговорить. Не уверена, что так можно... Что это положено...
— О чем, дитя?
— Я думала спросить у служанок, но они так болтают...
Когда Рикка заикнулась о том, что я могу завести себе любовника, я поняла, что не смогу с ней об этом говорить. Ведь это ужасно и неправильно, а если она считает возможным ужасное и неправильное, то какой же она даст мне совет?
— Так-так, — Фрина отложила кисть.
— Понимаете...
Я закусила губу. Я чувствовала, что залилась краской от ушей и до кончика носа, но молчать я тоже больше не могла.
— Понимаете... Мне кажется, я что-то делаю неправильно.
Герцогиня заулыбалась. Зубы у нее были небольшие, аккуратные, как жемчужинки, а на щеках от улыбки появлялись ямочки. Весь ее облик так и дышал юностью, и мне казалось, что я разговариваю со сверстницей.
— Неправильно? Что именно, дитя?
— В... в спальне, — выдохнула я.
— То есть, в постели, — теперь уже засмеялась Фрина.
Я покраснела еще гуще и уставилась на одинокое зеленое пятно на своем холсте. Говорить о том, что за две недели своего замужества я ни разу не была с Ароном в постели, не хотелось.
— Понимаете... Принц... Он...
— Так-так?
— Он... Он совсем со мной не говорит.
А еще за эти две недели я не разу не виделась с Ароном за пределами моих покоев. Мы вообще с ним не виделись, не проводили вместе время, не узнавали друг друга поближе. Каждый вечер он приходил ко мне в комнаты и брал меня силой. В основном — на столиках и этажерках, иногда — прямо на полу. А потом — молчаливо уходил. Иногда, правда, в процессе шептал мне какие-нибудь грязные вещи на ухо, требовал от меня чего-то, но тут же забывал, захлебываясь вожделением. Он меня по сути и не замечал, только изливал в меня свое королевское семя, а я терпеливо ждала, когда почувствую в своем теле изменения. Уж тогда, надеялась я, эти жуткие ночные измывательства кончатся.
— А зачем ему с тобой говорить? — спросила с лукавой улыбкой Фрина. — Зачем тебе его слушать? Постель, кажется, совсем для другого.
Я опять заколебалась. Как бы все это поделикатнее выразить?
— Понимаете... Арон, он... Не слишком нежный.
Фрина закусила губу.
— Но это же чудесно, дорогая!
Ничего «чудесного» я в своих ночных терзаниях не видела.
— Нет. Он не то что не нежный... Он... Он совсем меня не замечает. Я просто как предмет, с которым он...
Я запнулась, чувствуя, что вся горю от стыда.
— Он берет то, что принадлежит ему по праву, — улыбалась Фрина. — Наслаждайся. Сильный мужчина — это прекрасно.
Я вспомнила, как сильно он пронзал меня, чуть не протыкая насквозь, и поморщилась.
— Он... слишком, — выдавила я. — Слишком сильный. Мне бывает больно.
«Всегда» я опустила.
— Но это же прекрасно! — воскликнула Фрина.
Я смотрела на нее, не понимая, шутит ли она или правда считает, что боль может нравиться.
— Милая моя, — она взяла меня за локоть и придвинулась поближе, понижая тон, — потом, когда ты войдешь во вкус, ты еще будешь жалеть об этих первых страстных днях своего брака. Потом мужчины сдуваются, как воздушные шары. Пуф. — Она взмахнула рукой. — Наслаждайся сейчас, чтобы было что вспоминать потом. Ну а дальше... Никто не мешает тебе попробовать других мужчин. Боюсь тебя разочаровать, но твой принц любит разнообразие. Я тоже с ним бывала.