Это Женя – девочка, но только она взрослая, почему мужчина говорит так? Хочет разжалобить, усовестить. Словно бы Людвигу нужно о чем-то вспомнить, о чем-то важном, о том, что рядом. Но только мужчина не понимает, что Сабина – его жена, а Женя – и на самом деле просто девочка, она приехала месяц назад, еще толком ничего не успела выучить. И разговаривать умеет только с Людвигом. С потерянной Сабиной – нет, а сейчас нужно говорить с Сабиной, хотя бы мысленно, потому что она осталась там, а они с Людвигом теперь далеко, в безопасности.
– Я не могу увести девочку, мне нужно обратно! – Людвиг толкает мужчину.
Женя не видела точно, но вроде бы мужчина покачнулся.
– Эй, вы чего? Вас арестуют сейчас!
Но Людвигу наплевать. Он оставляет Женю, обходит мужчину и бежит. Женя никогда не видела, чтобы он так бегал.
Мужчина плюет себе под ноги и уходит куда-то – наверное, встречать полицию.
А Женя одна, вокруг никого. Наверное, скоро будет третий взрыв. Когда будет третий взрыв, никого не окажется рядом. Что тогда? Вот сейчас произойдет. Вот сейчас.
Но потом в близоруком тумане проступает – снова идет Людвиг, он возвращается, но идет странно медленно, нога за ногу. Дважды он спотыкается – это вполне обычное дело, потому что на чистом асфальте теперь много всякого мусора. Жене даже кажется, что она видела чей-то ботинок, – но, может быть, это всего лишь пластиковый пакет. Или кусок шины.
Это страшно, если кусок шины. Получается, они были на машине? А потом она взорвалась? Мысли-рыбки мечутся, не задерживаются.
Это кто с ним, она? Но это не может быть она, у женщины, которую Людвиг ведет за собой, совершенно другое лицо, у нее непривычное лицо странного цвета, какого не бывает.
Когда они подходят ближе, Женя понимает, что у женщины разбиты очки.
У Сабины разбиты очки, и капельки крови проступили, и небольшие ручейки побежали. Она беспрестанно поднимает руки к лицу, пытается вытереть, смахнуть осколки, но становится только хуже – Женя хочет схватить ее за руку, остановить, уже начинает движение.
Чувствует чьи-то руки на локте – наверное, вернулся тот мужчина, но только зачем ему возвращаться, она же не двинулась с места?
Но это полицейский. Он не улыбается, хотя обычно полицейские здесь улыбаются. Что-то говорит, но с ним тоже нет общего языка. У меня здесь родители, нужно сказать, чтобы позволили остаться? Meine Eltern… Meine Gasteltern… Мои родители, как лучше сказать… начинает она, но все кажется неверным, условным, необратимым. Она имеет право быть здесь. Тут ее родители, и пускай они только месяц родители, но, если нужно солгать, чтобы остаться, она может.
Женя отчего-то подумала: «А что, если бы тут на самом деле были родители?»
В детстве все время думала, что случилось что-то плохое, когда они задерживались. Когда взорвали дом на улице Гурьянова, боялась. Боялась, что в каком-то другом доме непременно окажутся родители, что это их коснется, не может не коснуться. И ее. Когда они не вернутся, а она навсегда останется дома одна.
Женя отходит за полицейским, он ее тащит почти.
И проклинает себя, свои слабые бессмысленные глаза – она ведь точно не убедилась, что Людвиг ведет именно Сабину, может быть, это совсем другая женщина, которую он не хотел там оставлять.
Понимаете, она хочет объяснить полицейскому, я ни за что не могу допустить, чтобы они там остались, а я спаслась. Даже если я спасусь, мне все равно некуда будет пойти. Нет, это звучит странно и цинично, совсем не то хотела сказать.
– Отойдите к машине, вас там осмотрят, хорошо?
– Со мной все в порядке.
– Вы не можете быть в этом уверены, Mädchen. Вам необходимо пройти осмотр.
– Я никуда не пойду без моих родителей.
Полицейский смотрит удивленно, потому что какие родители, если Женя все еще говорит с сильным акцентом, а сейчас и совсем неправильно, с никакой грамматикой?
– Родители сейчас тоже подойдут, вот они, видишь?
Жене казалось, что она видела, как Людвиг ведет Сабину. Но почему они никак не могут дойти, приблизиться? То, что Людвиг предпочел вернуться к жене, – что значит? Почему она одна, почему опять одна?
Женя идет к машине с надписью Rettungsdienst, там встречают, осматривают, хотя она и говорит, что была далеко. О чем-то разговаривают, потом закрывают двери. Машина трогается с места.
– Но я не хочу никуда ехать!
Они пожимают плечами, отвечают что-то – мол, все по правилам, но их язык Жене тоже не совсем понятен. Где же Людвиг, который еще мог бы все объяснить?