— Пускай! Что мне, там с ними заседать надо? — ответил он.
Они вышли из школы и на улице остановились, и Вета сказала, чертя носком снег:
— Чего тебе надо от меня, Румянцев?
— Пойдем на каток. Или в кино, если хочешь.
— Что я, без тебя не дойду?
— Дойдешь, наверное… — грустно сказал он.
— Ну вот и отвяжись от меня.
— А если ты мне нравишься?
— У меня в печенках вся ваша любовь сидит, понял?
— Понял.
— И потом на каток с тобой ходить неинтересно, я на «норвегах», а ты на «гагах» еле-еле.
— Еще неизвестно, кто как! — радостно крикнул Валька. — Так идем?
— Там видно будет.
— Я тебя провожу, ладно?
— Ладно, только руками не хватайся, а то взяли моду под ручку ходить, смотреть противно.
— Кому противно, а кому и нет, — уклонился Валька, и Вета посмотрела на него благосклонно. Не любила она таких мальчишек, которые сразу попадают под каблук.
Вот так и шли дни, и учиться вроде бы было некогда, но по-заведенному, по-привычному легко все получалось, и в аккуратном Ветином дневнике были все пятерки да пятерки. И каток был. И видела Вета, как мальчишки вертятся вокруг нее, но что ей было до того? Она сочинение писала про Чичикова и еще вышивала для выставки подушку.
А в воздухе пахло уже весной. И выходило, что в третьей четверти чуть не единственная она отличница, она да Розка Богоявленская. Но та просто как машина была. Ее ничем не проймешь. Встанет, руки под фартук, глаза в потолок и застрочит как пулемет, не всякий учитель ее остановить умел. А что? Действительно, здорово знает.
Первая от любовного дурмана очнулась Зойка и снова стала такая, как раньше, — смелая, красивая, дерзкая. А вышло это из-за того, что Витька Молочков признался ей, что его персону будут особо обсуждать на педсовете за выдающуюся неуспеваемость, и она засела с ним за уроки.
— И с кем это я связалась! — долбила она Витьку. — С ребенком, да к тому же дефективным!
И первая же начала над другими смеяться. Подействовало, притихли понемножку девчонки, снова спокойно потекли дни. Конечно, оставалась «любовь», летали записки, мололи девчонки чепуху, вздыхали, но как-то все само собой вошло в норму.
Только с удивлением почувствовала Вета, что отношения ее с Комаровской не улучшились, а, пожалуй, наоборот, напряглись, словно за что-то злилась на нее Зойка. Занятая она теперь была — то волейбол, то английский, то Витька. Да еще вышла у нее неприятность с сочинением. Чего-то такого она наворотила, что Наталья вернула ей тетрадку без отметки, скривила носик и сказала:
— А ты, Комаровская, подойди ко мне после урока.
— А что там? — шепотом спросила ее Вета.
— Не все же способны вечно лгать, — ответила Зойка высокомерно и отвернулась.
— Подумаешь! — только и нашлась Вета. И поклялась себе больше с Зойкой не дружить.
И со злости пошла после уроков гулять с Танькой Яковлевой, хоть та и удивительная дура.
Таня Яковлева странная была девочка, высокая, тихая и послушная. Она романами Чарской очень увлекалась, «Золотой библиотекой» и все зазывала в гости. Глаза у нее были карие, большой улыбчивый рот и большие коричневые банты в косах, как у маленькой. Училась она кое-как, с тройки на четверку, но дома ее и не думали ругать, а, наоборот, вроде бы налюбоваться на нее не могли.
— Пожалуйста, пожалуйста, как я рада! — суетилась Танькина мамаша. — А я уж говорю Танечке, что это к тебе девочки не приходят, собрались бы вместе, потанцевали, мальчиков бы пригласили.
Вета смотрела удивленно, не зная, что сказать. Кому бы это пришло в голову собираться у Таньки? Ее и всерьез-то никто не принимает.
— Танечка, приглашай подругу, угости ее, там твое любимое стоит.
«Интересно, что это ее любимое?» — веселилась про себя Вета.
Таня привела ее в свою комнату, набитую куклами, и принесла на тарелках четыре эскимо и большую горсть жареных семечек.
Вета даже глаза вытаращила, никогда еще она не видела такого угощения, а семечки у них в доме просто-таки считались позором. Но, конечно, она грызла, а Танька закрыла дверь и сказала:
— Хочешь, я тебе одну тайну открою?
— Не знаю, — сказала Вета, — смотри сама.
— Открою. Только ты никому-никому, обещаешь?
— Пожалуйста, обещаю.
— Вот, — сказала Таня, ныряя куда-то в глубину своих игрушечных дебрей, — вот! — И она вылезла, вся красная, прижимая к груди стопочку конвертов. — Я с одним военным переписываюсь.