– Есть вещи нормальные, а есть ненормальные, – упорствовала Зузана.
– Например?
– Да хоть твой страх, например.
– Он ненормальный?
– Да, – уверенно ответила Зузанка, – нормальный страх – это, допустим, когда кто-то боится мышей.
Я рассмеялся.
– Я серьезно, – обиделась Зузанка, – а ты с твоим страхом – ненормальный.
– Я? Извини, но, может, я тоже боюсь мышей?
Под раковиной пахнет мышами. Это действительно ненормально. Ведь здесь городской микрорайон.
– Если ты и бываешь нормальным, то ненадолго. – Она искоса взглянула на меня. – Почему мы с тобой больше не смеемся?
– Странно, что мы выдержали вместе почти два года, – заключил я.
– Сама удивляюсь.
– Разве мы не любили друг друга?
– Не знаю.
– Вот как, не знаешь? – усмехнулся я.
– Сначала я думала, что знаю, – тряхнула она головой, – правда, Честмир.
(Когда она злилась, то всегда называла меня Честмиром.)
– Но я люблю тебя.
– Не любишь.
– Если для тебя это так очевидно, то нам не о чем больше говорить.
– Так собирай свои вещи и проваливай!
– Только, пожалуйста, без истерик!
Она зарылась головой в подушку и повторила:
– Проваливай!
(Таким Золотого Соловья не знал никто. Только я. В таком виде она никогда не показывалась на телеэкране. Хотя вполне могла бы стать актрисой. У нее были все данные. Мне всегда казалось, что когда она говорит, то слушает себя со стороны. В ней как бы совмещались артист и зритель. Первоклассный артист и благодарнейший зритель. Она даже оставляла паузы для аплодисментов. Жаль только, что, считая себя нормальной, так ни разу и не устроила себе овацию.)
– Значит, расходимся.
– Собирайся и уходи, ради бога, уходи! Сегодня ты не можешь здесь оставаться!
Было уже далеко за полночь. Зузана, как обычно, вернулась после концерта поздно, веселая и болтливая, – а я ее ждал.
Раньше она находила это восхитительным. Нормальным и естественным.
– Пока ты ждешь, можешь согреть мне тапочки, – смеялась она.
Неправда, что мы не были счастливы. Но когда все рушится, это в счет не идет. И из двоих всегда должен найтись кто-то один, кто отрекся бы от всего. Для того чтобы другой мог, с сожалением вспоминая, подводить итоги.
– Ты еще здесь?
– Ухожу, – сказал я.
Я собирался идти спать. Но Зузана опередила меня, ворвалась в мою каморку и начала без разбору выбрасывать вещи, книги, пластинки, одежду.
– Забирай все, забирай!
– Ты с ума сошла!
– Нет, я именно не хочу сойти с ума!
– Завтра…
– Я не хочу, чтобы у нас с тобой было еще какое-то завтра, ясно? И я отлично понимаю, почему твоя бывшая жена решила развестись с тобой!
Тут наконец и мои нервы не выдержали.
– Геду сюда, ради бога, не впутывай!
(В ту ночь я, естественно, от Зузанки не переехал. Только через три дня.)
10
– Чего уставился? – вывел меня из оцепенения голос Бубеничека. Из бара сюда, в кабинет Бонди, доносился звук включенного на полную мощность магнитофона. Это пани Махачкова служила благодарственную мессу в честь маэстро Пилата.
«Любовь… играет кровь… ты со мною вновь…» – пел Милонь.
Вот для кого легко писать тексты! Главное, чтоб было побольше гласных, – и восторженные поклонницы будут штурмом брать прилавки в магазинах «Супрафона».
– Не ожидал, – покачал я головой.
Маска мумии на лице Бонди наконец ожила, и мешки на его щеках задвигались.
– Что это Колда?
– Ну да, – сказал Климеш, – мы тоже.
– А это точно?
Добеш печально взглянул на Бонди, и тот заговорил:
– Помнишь, как ты позавчера договаривался с Зузаной?
Я кивнул.
– Вы договорились на восемь, верно?
– Верно.
– Так вот, мы поехали в «Беседу», – объяснял Бонди, – да только все сорвалось. Одна готовая песня отпала – ее уже успели записать для телевидения парни из Брно. Я про это не знал.
– Ну и что?
– А то, – сказал Бонди, – что эта песня шла в самом начале, понял
– Понял.
– Так что понадобилось ее заменить.
– И что дальше? – спросил я нетерпеливо.
– Подожди. У Зузаны был на телевидении контракт на шесть концертов в месяц, и строили мы их всегда так, что в начале шло что-то новое, а потом выборка из старых программ.
– Мгм, – я все еще не понимал.
– В ту субботу мы в «Беседе» должны были только репетировать, – тянул Бонди, – и тут я узнаю, что нашу песню записали в Брно и что эта программа будет показана в том же месяце, но на две недели раньше нашей. Тогда мы решили пустить что-нибудь новенькое. Зузана сказала, что у нее есть одна твоя песня на музыку Добеша.
– «День как любой другой»?
– Да, – сказал Бонди. – Тот текст, что ты дал ей после обеда. Во вторник ожидалась еще одна репетиция, и я сказал, что делать нечего, отложим до вторника, а мы с Добешем еще взглянем, как это вышло, и распустил ребят.
Понемногу до меня начинало доходить.
Бонди поколебался.
– Зузану отвез домой я… На своей машине. Приехали мы к ней где-то в полшестого. И без малого час я там пробыл. Зузана напела мне твою песню…
– А ты ей подыгрывал на фоно, – перебил я Бонди.
– Точно, – удивился он. – А ты откуда знаешь?
– Не важно, – махнул я рукой. – Продолжай.
Бонди невесело улыбнулся.
– Это все. Потом я поехал домой, а милиция говорит, что убийство произошло между восемью и девятью.
– Я звонил после восьми, – сказал я, – никто не подошел.
– Это еще не означает, – хмуро возразил Добеш, – что у Зузаны в тот момент никого не было.
– Даже если ее уже убили, – добавил Бонди.
– За что взяли Колду?
Бонди посмотрел на меня сочувственно.
– Наверное, его подозревают.
– Как и всех нас, я думаю, – усмехнулся я, – но вы-то, уважаемые, должны отлично знать, почему они подозревают Колду.
– Должны, – повторил Добеш. – Должны.
– Вы что, черт побери, не верите, что это не я убил Зузану?!
Бонди и Добеш смущенно переглянулись.
– Так верите вы мне или нет?!
– Не в этом дело, – застенчиво произнес Бонди, – ты спросил, за что взяли Колду?
– Да не тяни ты!
– Я не все тебе сказал, – покраснел деликатный менеджер, – я не хотел тебя того… ранить.
Глаза Бонди, которые он таращил на меня, были столь бесхитростны и совестливы, что я еле сдерживал желание врезать промеж них.
– Но если ты хочешь это знать, – опять вмешался Добеш, – то Гуго тебе сейчас все скажет.
– Так вот, – Бонди набрал воздуха и запыхтел, – почему я ушел от Зузаны…
– В четверть седьмого или около того, – нетерпеливо кивнул я.
– …потому, что кое-кто пришел, понял?
Бонди по-жабьи сморщил лицо в гримасе сострадания и шумно вдохнул, чтобы запыхтеть вновь.
– Колда?
– Да, – подтвердил Добеш и предложил мне сигарету. – Извини, Честмир. Закуривай.
Я взял у Добеша «Спарту», а Бонди услужливо поднес мне зажигалку.
– Все это так глупо.
– Ты должен понять, – сказал Добеш.
Я считал про себя до ста.
– За то, что вы, мальчики, так деликатны, большое вам спасибо. Но я, кажется, еще соображаю, что к чему. Зачем было вилять?
– Ну знаешь, – обиделся Добеш, – я думал, мы с тобой старые друзья!
Бубеничек, который молча нас слушал, должно быть, здорово веселился. Старые друзья! Красиво сказано, конечно, да мы-то скорее стареющие друзья, если быть точным и честным. Наше давнишнее знакомство ровным счетом ничего не значит. Добеш играет за высшую лигу, а я в лучшем случае за область. На сегодняшний день нас объединяет только Зузана – тоже игрок высшей лиги, – а вовсе не сентиментальные воспоминания. Во всяком случае, я, общаясь с Добешем, на старую дружбу никогда не ссылался. И он это, черт возьми, отлично знал.
– Ладно, – сказал я. – Значит, в четверть седьмого пришел Колда. А что потом?