Мари исполнилось 18, она знает, что нравится этому трогательному тихому парню с большими ушами. Ей удобно брать у него деньги, и она чувствует себя на его фоне сильной и решительной, ведь он слушает её, поддерживает и соглашается во всём. Девушка расцветает от этого обожания и нравится самой себе. «Я не играю его чувствами! Я же не могу отвечать за чувства другого человека, сечёшь? Кто я такая, чтобы ему приказывать, что чувствовать? Это же фашизм, сечёшь?».
Мари 18, вокруг много её друзей и приятелей, рядом с ней её парень. Ей подарили её портрет – первый и единственный в жизни! Всем видно, сколько труда и любви вложено в этот кусок бумаги. Все замерли в восхищении, потому что цвета, линии, рождающиеся чувства поражают молодых людей. Кто-то тянется за мобильным телефоном, чтобы сфотографировать, кто-то восхищённо свистит, кто-то стучит Мика по плечу, который не отрывает испытующего взгляда с Мари. От волнения он почти до крови царапает большим пальцем правой руки костяшку указательного.
Девушке приятно безумно! Она счастлива получить такой уникальный подарок! Ей никто никогда такого не дарил! Но она не может позволить ни себе, ни окружающим усомниться в том, что достойна большего и подобные подарки для неё не в новинку. Ей важно показать всем им и парню, который вообще ничего не принёс («Пф, ты же знаешь, что я на мели! И потом я уважаю тебя как личность, чтобы дарить вещи!»), и даже самой себе, какая она взрослая и сильная.
– Да не стоило в общем. Я – личность, а ты даришь мне вещь, сечёшь? Подарки – это пережитки старого. Нет, ты не подумай, ты – молодец, но рисунок такой… незрелый. Неуверенный, сечёшь? Тебе надо больше стараться. Я просто честна с тобой, сечёшь? Я не из тех, кто говорит «нравится», когда на самом деле «не нравится». Неплохо, но можно было и лучше. Вещи – не самое главное в жизни, важно – отношение, сечёшь? Вот именно отношения я здесь не вижу.
Кто-то восхищается её дерзостью, кто-то неуверенно бормочет, что рисунок на самом деле неплохой, кто-то смеётся в пьяный голос.
Мику почти 17 и его сердце трещит от этих слов. Трескаются и его «розовые очки», и ему приходится признать, что у Мари действительно есть парень, а не «просто друг, сечёшь?».
Позже тем же вечером, когда он видит свой рисунок на столе, залитый пивом и усыпанный чипсами, ему становится нечем дышать, а слёзы застилают глаза. Он поднимает труд почти 3 с половиной месяцев и не может убедить себя, что это – пустяк. Он старается, искренне старается понять Мари и как всегда согласиться с тем, что вещь – это неважно. Но… Но не может.
Три с половиной месяца кропотливой работы, кучи выкинутой и скомканной в гневе бумаги, истёртые карандаши, потраченные краски и десятки эскизов. Он помнит, как рисовал каждую чёрточку, как скрупулёзно подбирал цвета и их сочетания, как смешивал техники, чтобы угодить острой и независимой Мари. Её мнение всегда было важнее его собственного, так почему же сейчас, держа обеими руками этот листок бумаги, Мик не может успокоиться и посмеяться вместе со всеми? Откуда взялась эта невыносимая боль в груди, что оглушает и заставляет кровь болезненно пульсировать глубокой обидой и зарождающейся ненавистью?
Мик понимает, что Мари права: плохо. Плохо, потому что он рисовал не то, как хотел, и не то, что хотел. Он помнил, как Эжени иногда обнимала его колени дрожащими руками – судорожно, словно утопающий за скользкий борт лодки, – и тихо шептала: «Не гони меня, умоляю, не гони.» Мишель в такие мгновения готов был зачеркнуть набросок и рисовать так, как ему хочется, но влюблённый Мик мысленно давал ему оплеуху и, в ярости сжав челюсть, убирал руку, занесённую над головой девушки: надо продолжать начатое. В такие моменты Эжени тихо и смиренно садилась где-то позади него и молчала, но ему всё время казалось, что он слышал её плач.
Мику через месяц будет 17, и он бежит по вечерней улице так быстро, словно за ним гонятся 4 всадника апокалипсиса. Он врывается домой, обещая самому себе больше никогда не брать в руки карандаши и краски и поступить на экономический факультет.
Очередной мужчина матери заходит в их ванную и видит сына любовницы, занесшего лезвие бритвы над своим запястьем…
Парень замирает, ведь он до смерти боится сделать надрез, но и вид ошарашенного Ру-ру, как зовёт его мать, привёл его в ужас. Острая бритва была только здесь и только у этого человека, поэтому Мик прибежал сюда. Будь он полон решимости сделать то, о чём подумал мужчина, то всё было бы уже сделано. На окрик Ру-ру появляется мать, Мик рыдает, от страха, как ему кажется, решается на надрез, но маман выбивает у него из рук бритву, размашисто и отчаянно лепит пощёчины сыну. Потом они оба плачут, обнявшись, на кафельном полу, и женщина подвывает от того, что ей снова надо быть сильной для слабого мужчины. Снова. Намучавшись с инфантильным и мнительным отцом и лентяем-отцом Мишеля, она хотела одного: стать слабее и не нести на себе гору забот. Однако вот она на полу в ванной комнате, где её единственный сын хотел порезать себе вены. Без какой-либо видимой причины. Слабый. Какой же он слабый! И она плачет по-настоящему, жалея себя и кляня свою жизнь.