– Эжени? – робко предположил мальчик, не догадываясь, что здесь не может быть правильного и неправильного ответа.
– Эжени, – протянула девушка и покатала это имя по языку. – Эжени… Да, Эжени. Приятно познакомиться!
Мишель просиял: это имя – старомодное, непопулярное, но такое многогранное на его взгляд – нравилось ему давно!
Свою гостью он по-прежнему видел частично, кляня за это свою стеснительность и робость. Внук художника кидал робкие взгляды на девушку, поэтому ни её лица, ни фигуры толком не мог видеть. Зато он обожал смотреть на кисти и глаза Эжени, зная, что та совсем не против.
Их тандем с каждым днём становился всё теснее и прочнее. Иногда они говорили без умолку, осуждая какой-ибо рисунок, в иной день могли едва ли обменяться парой слов, но даже тогда Мишель не чувствовал себя одиноким или брошенным.
С просьбы Эжени они стали ходить от школы домой вместе, даже придумали игру друг для друга: кто найдёт самое необычное сегодня? Это могло быть что угодно от мимолётного взгляда прохожего и узора веток до мха на кирпичной кладке заборов и трещинок на фасадах зданий.
Прогулки в городском парке были всегда небольшим путешествием, так как до него надо было проехать на трамвае почти полчаса. Там Мишель кормил уток и с упоением слушал сказки девушки, которые редко заканчивались, а чаще – обрывались на полуслове. Эжени уверяла его, что со временем сказки станут длиннее.
Когда его спутница кидала кусочки хлеба птицам, Мишель открыто наблюдал, наслаждаясь, за плавными движениями её кистей и белых пальцев. Ему казалось, что хлеб в девичьих руках начинал светится изнутри и таким уже попадал в жадный клюв крылатого свидетеля их встреч. И именно это, а не банальные крылья, поднимало птиц в воздух, где они, наполненные светом и небом, кружили свободные и счастливые. Но полёт заканчивался, и они неизбежно припадали к земле, а затем в надежде испытать то же распирающее чувство солнца, которое могло заменить им полёт. Во время таких прогулок Мишель видел только любимые руки, полные грации и изящества. Он гордо шествовал рядом с их владелицей мимо старушек, нахохлившихся на свежевыкрашенных скамейках. Эти сплетницы напоминали ему птиц, которых они с Эжени, наверно, перекормили в прошлый раз. Ему всегда казалось, будто те смотрели на прохожих, гадая, кто ещё присоединится к ним, сядет на их жёрдочку, нахохлив горло?
Мишель любил наблюдать за тем, как именно около старушек кисти его взрослой тайны непременно превращались в голубя и, шаля, описывали круг за кругом, иногда задевая его макушку или ухо. Он смеялся, руками отмахивался от невозмутимых крыльев или пытался поймать, подскакивая за скрещенными ладонями почти к самому небу.
Когда мальчик проходил мимо старых сплетниц, то воцарялась такая плотная тишина, а взгляды так цепко и въедливо хватались за этого лопоухого чудака, что тот испытывал почти физическую боль от такого внимания.
Он не раз слышал шёпот себе в спину:
– Ce garçon est bizarre![2]
Слышал, но только беззаботно улыбался: знали бы они, какая у него тайна!
У них с Эжени было своё любимое место в парке. Прямо за фонтаном в ста восьмидесяти пяти шагах и ещё одного прыжка налево от продавщицы мороженого протекал небольшой ручей, над которым прогнулось старое дерево – ива, мечтающая стать тюльпаном, как сказала спутница Мишеля. Длинные ласковые ветви дерева-мечтательницы скрывали парочку от посторонних любопытных глаз, и в то же время, если залезть чуть повыше, можно было увидеть большую часть парка с его фонтаном, островками, мостиками, скамейками, клумбами.
Мишель любил лазать верх по дереву, и там, прислонившись спиной к надёжному шершавому стволу старушки-ивы, слушал её тихий рассказ о былых днях, о людях, которых она видела и словах, которые невольно подслушала, об обещаниях и пари, которые она подтверждала, разбивая руки своими ветками…
Он проводил по грубой коре мягкой ладошкой, успокаивая её, когда воспоминания становились либо слишком болезненными для неё и она тогда начинала тревожно шелестеть, либо слишком сбивчивыми и тогда она ворчала, пытаясь связать пару слов.
Однажды он заметил вырезанное на теле дерева сердце и занятный пример в нём:
– «Ф.Л.+Л.О.», – медленно прочёл он в давно зарубцевавшейся ране. – Что это значит, а? Кто это написал?
– Их уже верно нет в живых, – послышался её голос снизу. Ветви ивы скрывали Эжени от него, но он мог всё же видеть её руки, осторожно перелистывавшие в такт ветру его альбом с набросками. – Видишь, как выросло дерево с тех пор? Это было давно… – листы замерли, и один из его рисунков, видимо заинтересовавший её больше остальных, подвергся тщательному изучению. – Люди вырезали это, чтобы помнить друг о друге, – пальцы снова перевернули лист и также замерли, – чтобы показать, как сильно они хотят быть вместе…