И теперь, глядя на маленького ребенка, он вдруг с ужасом догадался, что давали ему в долг вовсе не от милости... И те улыбки, которыми сопровождался этот жест, когда он обещал вернуть в полтора, а то и два раза больше, были вовсе не клинической глупостью. И ему было дурно, когда он понял масштаб этого.
- Ты знаешь, папа! – с возмущением и болью говорила ему я. – Если ты не приструнишь и не обуздаешь этого подонка, пользующегося тем, что мы богаты и пытающегося постоянно разорить и скомпрометировать меня, то я сама его посажу! Или прикажу японцу тайно удавить его, но так, чтоб сошло за несчастный случай! Или сделаю это сама! Мне все это время приходилось в одиночку и без тебя постоянно сражаться, особенно в самое последнее время, когда мы хоть чуть-чуть встали на ноги, чтоб нас не раздавили и не пустили нищими по миру, ведь он явно поставил целью уничтожить нас и разорить!
Граф сидел весь убитый и черный и в холодном поту, не глядя на меня. Но я этого не замечала, думая, что он переживает за сына.
- Вот, полюбуйся на художества этого ублюдка, – я кинула ему еще пачку на руки. – Ведь он разоряет, пользуясь моей добротой, не только мой бизнес, подставляя нас и компрометируя в глазах друзей, но еще и тысячи простых людей и арендаторов, которые от нас зависят!!! – с яростью и болью, дрожа, говорила я. – Что мы могли бы только сделать на эти деньги!
Я опомнилась, ибо никогда до этого не видела, чтобы человек был так убит...
- Мне приходилось тратить на оплату этих долгов чужие деньги и товары! – с гневом, болью и обвинением все же сказала я ему. – Я на самом деле все время балансировала на грани честности, перенаправляя чужие потоки и пользуясь тем, что оно все у меня в голове, иначе бы все рухнуло и тысячи и тысячи моих и доверившихся мне людей безнадежно пострадали бы!
Чуть не со слезами за боль, которую мне причинил его сынок в самое последнее время, вдруг поставив меня на край, пожаловалась отцу я. Найдя хоть кого-то, кому можно было излить душу. Которую прятала даже от близких, чтобы они ничего не заподозрили и не началась паника, и они не перестали мне доверять – все мрачные детали я держала в себе, даже японец всего этого не знал, ибо выкладывали расписки в переговорах лично передо мной. После того, как поверенный хладнокровно спустил собак на того, кто пытался предъявить ему какую-то расписку непонятного Леона и даже не стал смотреть.
Отец стал еще чернее и глуше.
Как оказалось, и как он сказал мне потом, он считал себя порядочным человеком.
Узнать же, что он все это время пытался разорить ребенка, который в это время отчаянно барахтался и пытался выжить из-за следствий его поступков, было для него шоком. А ты веселился. И что это тот же ребенок, который стал ему так дорог. В общем, как он мне сказал потом, он чуть не пустил себе в голову пулю, и только мысль обо мне же в основном и остановила его, и о жене с малым ребенком на руках и долгами на шее.
Увидев, какой он стал дохлый и черный, сразу прекратила и бросилась утешать отца:
- Успокойся папа, я не буду его убивать, как уже задумала! – быстро сказала я. – Но ты поговори с ним – невозможно терпеть это, особенно теперь, когда мы уже с таким трудом стали на ноги...
Граф просто обнял меня, прижав к себе, тяжело и тяжко вздохнув. Он только теперь понял, почему в самое последнее время ему вдруг стали давать в долг.