— Доброе утро.
— Доброе утро.
Я оборачиваюсь. У колоды остановилась Филимона. Она в голубом ситцевом платье и босиком. Несет на спине охапку свежей, мокрой от росы травы.
— Умерла мама, — говорю я ей, — моя мама умерла.
Филимона пристально глядит на меня. Воздух совсем поголубел, вот-вот появится солнце. Филимона молчит, смотрит на меня и молчит.
— Каждому приходит свой смертный час, ночью или днем. Тетя Мария умерла ночью, в темноте.
— Она умерла не в темноте, — возражаю я, — а при свете. В комнате горела лампа, и в руках она держала свечку, которую зажгла Елизабета.
— Не стоит из-за этого ссориться. Я хотела сказать, что тетя Мария умерла ночью.
— Ни из-за чего не стоит ссориться, — отвечаю я, — ни из-за чего.
— Ты прав, — говорит Филимона. — Жизнь такая короткая, и зачем нам самим заполнять ее разными дрязгами.
Восходит солнце. Оно свежее и молодое, словно за ночь выкупалось в прозрачной холодной реке. Воздух наполняется светом и ароматом трав и цветов. Пахнет спелыми яблоками и виноградом. Пахнет шелковицей и алычой.
Я гляжу на Филимону, Филимона смотрит на меня.
— Ты устал.
— Да, устал.
— Отдохнешь вечером, после похорон.
— Почему?
— Как это почему? Мертвые с мертвыми, живые с живыми. Похороните покойницу, придете домой, поедите и будете отдыхать. Смерть — она многим людям доставляет хлопоты.
У Филимоны большие, грубые, изуродованные руки. Такие же изуродованные у нее и ноги. Руки, ноги и все тело у нее — как у одинокой женщины, которая работает за семерых.
Много лет назад, еще в школе, ее спрашивали:
«Филимона, кем ты хочешь стать?»
«Инженером».
Она сбежала с жандармом и загубила свою жизнь. Но глаза у нее все такие же миндалевидные, брови по-прежнему густые, губы пухлые. Она сбрасывает мокрую траву к забору, вытягивает из колодца бадью с холодной водой, долго пьет и потом поясняет:
— Пока я тут стояла с тобой, что-то холодно мне стало, ужас как холодно. А потом вдруг в жар бросило и пить захотелось. Что бы это значило?
— А что может значить? Ничего.
Снова запахло яблоками и виноградом, навозом и землей.
Филимона подходит к колоде и моет ноги. Все женщины, которые приходят к колодцу за водой или просто попить, обязательно моют ноги. Вымыв ноги, Филимона выпрямляется и говорит:
— У меня есть корова. Каждое утро я хожу на насыпь железной дороги, рву траву, а потом тащу ее на себе. Все время живу в страхе божием: ведь если обходчики поймают меня, обязательно поколотят. Да только с весны меня всего три раза ловили.
— И били тебя?
— Били, как же не бить, ведь я у них ворую эту траву. Первый раз меня поколотил Чьонтул, другой раз Питкайе, но хуже всех дерется Бурсук. Ты ведь знаешь, я вдова.
— Знаю.
— А вдове ни от кого нет защиты на свете.
— Знаю и это, дорогая Филимона. Порой мне кажется что слишком много знаю, а иногда — что не знаю ничего…
— Бывает, — соглашается она, — бывает…
Мой брат Ион-адвентист спускается с холма, держа за руку свою сербиянку. Моя невестка Оленка смотрит на меня, глядит на Филимону и не понимает, о чем это мы можем разговаривать.
— Легли мы под навесом на кучу сухого бурьяна, — говорит Оленка, — думали заснуть, а сон так и не пришел.
— Что, холодно было?
— Да нет, не холодно. Лошади…
— А что вам сделали лошади?
— Ничего не сделали, что они могут сделать! Просто паслись рядом на жнивье. Ходят потихоньку, стреноженные, и колокольчиком позвякивают. Мотнет лошадь головой — колокольчик и звенит.
Колода наполовину полна водой. Мой брат Ион-адвентист моет руки, потом лицо.
— Умоешься холодной водой — словно помолодеешь, — говорю я.
— Чего тебе молодеть? Ты и так еще молодой! — отзывается моя невестка.
— У меня корова, — повторяет Филимона, — молоком детишек кормлю. И продаю тоже, судейским писарям. По утрам они пьют кофе с молоком. Горожане! Без кофе с молоком жить не могут…
Вдруг лицо у нее мрачнеет, будто она разозлилась на весь мир. Она взваливает на спину траву и уходит. Перед тем как уйти, смотрит мне прямо в глаза:
— Мы еще с тобой повидаемся после похорон. Обязательно увидимся после похорон.
— Увидимся…
Я закуриваю. Губы у меня горькие, во рту горько, теплый дым тоже горький. Мой брат Ион-адвентист вытаскивает бадью воды и пьет. Пьет и никак не может напиться, словно бездонная бочка. Я тоже пью воду. Голова у меня тяжелая.