Моя сестра Евангелина прильнула ко мне, словно боится, что и за ней явится смерть. Будто я могу оградить ее от смерти или от других несчастий.
— Зэрикуце, я начала слепнуть. Что же я буду делать, Зэрикуце, без глаз, совсем слепая?
— Будешь жить так же, как и другие люди, лишившиеся зрения.
— Не хочу я жить во мраке, не хочу блуждать в темноте, Зэрикуце.
Отец Теофил поворачивается к нам и делает знак, чтобы мы не мешали службе. Я молчу, умолкает и моя сестра.
Под чистым голубым небом слышны только голоса священников и их причетников:
— Господи, помилуй, господи, помилуй…
Четыре часа. Уже четыре часа пополудни. Мимо нашего дома в сторону Руши-де-Веде проходит пассажирский поезд. Он гудит, и грохочет, и мчится в Турну, к Дунаю. Земля вздрагивает у нас под ногами. Когда поезд скрывается вдали, земля успокаивается. Воздух еще содрогается несколько мгновений, потом успокаивается и он. Всегда так бывает: сначала замирает земля, потом уж затихает и воздух. У нас же, у людей, все происходит наоборот: сначала смиряется дух, тот, который в нас живет, а потом и тело, умиротворяется и тело.
Ох! Если бы наконец устали священники, а вместе с ними и весь их причт.
Данг-данг-данг!
Колокола или, точнее, колокольный звон стелется над селом, плывет над домами и садами, словно реют большие усталые птицы.
Люди, толпящиеся во дворе и на улице, соседи и пришедшие издалека, чтобы проститься с покойницей и принять участие в похоронах, и мы, мамины сыновья и дочери, — все смертельно устали. Мы в полном изнеможении, оттого что не спали ночь, оттого что не было сил поесть. Нас истомила печаль, мы устали от бесконечного стояния на ногах и — что греха таить! — от горя. Сначала горе чувствуется очень остро, потом это ощущение притупляется, а по прошествии времени воспоминания об усопшем, который был так дорог при жизни, совсем не вызывают боли. Не вызывают боли и воспоминания о той, без которой невозможно было даже вообразить свою жизнь.
— Мария, Мария, как я любил тебя, Мария!
Отец, который только что стоял словно окаменевший, выпрямив спину и вытянувшись как струна, отчего он казался высоким и мужественным, неподвластным ни смерти, ни горю, теперь вновь стал человеком, сотворенным из костей и плоти, из слез и крови. Он снова сгорбился и согнулся, голова у него ушла в плечи, но зато он обрел голос:
— Мария, Мария, как я любил тебя, Мария!
И опять в кадилах выгорели все угли. Костандина приносит совок, полный горящих углей, а Папелка спешит за ней с пригоршней угловатых зерен ладана. Через несколько минут в воздухе опять поднимаются тонкие голубые струйки дыма, вновь начинает пахнуть покойником.
На неподвижное тело матери при каждом дуновении ветерка падают и падают черные и белые сочные ягоды шелковицы.
«Дует ветер, Зэрикуце, сделай себе змея и пойди запусти его».
Из двух скрепленных крестом дранок и листа бумаги я мастерю прекрасного змея. Веревки у меня больше чем достаточно, а хвост — как описать этот хвост?! — лишь бы у змея хватило сил поднять его и размахивать им по воздуху! Все это жизнь, как говорится, прожитая, минувшая, отошедшая в прошлое. (Почему минувшая? Почему отошедшая в прошлое?)
Теперь ветер дует с Дуная. Сыновья Миелу Грофу, нового корчмаря, который держит корчму рядом с железнодорожной станцией, запустили змея. Змей покачивается в воздухе то в одну сторону, то в другую и стрекочет, потому что его сделали с трещоткой. Два подростка — это, кажется, сыновья Годжиу, скорняка, — бегут на станцию. Слыханное ли дело — запускать змея с трещоткой, когда все село собралось на похороны! Видно, детишки корчмаря, что совсем недавно приехали сюда, еще не знают местных обычаев.
— Господи, помилуй… Господи, помилуй…
Ребята Годжиу прибежали на станцию и обрезали веревку змея. Змей, словно пьяный, закачался в воздухе, рухнул вниз и повис на акации.
— Аллилуйя… аллилуйя… аллилуйя…
Опять зазвонили колокола, сначала редко, потом все чаще и чаще. Священники закончили ту часть службы, которую положено служить в доме покойника, то есть в нашем доме.
Мама умерла. Маму отпели священники, облаченные в тяжелые ризы, расшитые золотом и серебром. Змей, который трещал в воздухе, упал. Только коршун все продолжает кружить над нашим домом. Змей падает вниз, стоит только обрезать веревку, коршуна же можно подстрелить из ружья или из лука. Когда-то я сам себе мастерил копья, лук и стрелы, как у древних предков.