— Четыре, — отвечает Кривой Веве, — четыре, а с хвостом — пять.
— Ты хорошо считал?
— Хорошо! Я здорово считаю.
Люди, набившиеся в примарию, еще раз разрешаются смехом. Мне нравится, как ответил Веве, но я не смеюсь. Веве тоже не смеется. Арион Гончу говорит:
— Неделю назад Офице Пал завлек мою дочь на виноградник. Там он с ней разводил тары-бары-растабары, пока не стемнело. Тут он и надсмеялся над ней. Узнал я про это. У нас, в Омиде, ничего не скроешь. Прижал я девку, она во всем и призналась. Тогда я начал искать виновника, Офице Пала. Забросил ему словечко. Хотел с ним по-людски договориться. А он от меня — как черт от ладана. Вот сегодня я его случайно встретил в поле под Сайеле, в поместье боярина Ноти. Я там пар поднимал. Не будь этой работы — мне жить было бы не на что. Так прижали меня приказчики боярина. И девка была со мной. Пашем. Я за плугом иду, она волов ведет. Лошадь стреноженная неподалеку пасется. Вдруг дочка говорит: «Тата, смотри-ка — Офице Пал!» Посмотрел я в ту сторону, вижу — он. Издалека его узнал. И сомневаться не надо было — он это. Я сообразил, что бежит он из села, хочет скрыться в лесах за Олтом и переждать там, пока все забудется. Оставил я плуг и волов в поле, бросился к лошади, снял с нее путы, прихватил с телеги кнут и поскакал за Офице. Поле пустое, вмиг перемахнул. Догоняю его, чтобы по-человечески потолковать, ни глотку драть, ни враждовать не думаю. Если бы я хотел его избить или прикончить, не кнут бы прихватил, а шкворень. Нагнал. Я к нему и так, я к нему и сяк, а он ни в какую, да еще поторопился палкой меня по голове огреть. Спрыгнул я с лошади. Схватились мы драться. Он мне двинул изо всей силы. Я ему тоже не спустил. Туго мне пришлось, пока я дубинку у него не вырвал. А потом… Потом уж я заставил его плясать под свою дудку. Кликнул я дочку, чтобы шла за нами. Она пошла. Вот я их сюда и доставил. По дороге встретил одного мужика из Стэникуц. Попросил его пригнать домой волов и телегу с плугом доставить… А теперь мы поговорим. Войдем в согласие. Какое оно ни будь, это согласие — хорошее ли, плохое, — ты, писарь, запишешь. А мы скрепим подписями, а потом и исполним.
— Так чего же ты, Гончу, хочешь от Офице Пала?
Авендря шутит:
— Чтоб Офице сшил, где порвал…
Никто не смеется. Кто-то даже ругает Авендрю. Арион Гончу говорит:
— Офице Пал совратил девку ночью на горке, надсмеялся над ней. Пусть возьмет ее в жены. Пусть свадьбу сыграют. Другого я ничего не хочу.
— Не возьму, — стоит на своем Офице. — Не возьму в жены. Будет свадьба, не будет — все равно.
Арион Гончу бросается на него с поднятыми кулаками. Но не бьет, а только спрашивает:
— Почему не возьмешь? Она что, кривая? Хромая? Увечная? Уродина?
— Не кривая она и не хромая. Не увечная. И вовсе не уродина. Будь она уродиной, стал бы я время терять, таскаться с ней вечером на горку, всякие слова на ухо шептать…
— Тогда скажи, почему замуж не берешь? Скажи, почему?
— Не возьму, потому что ты земли не даешь. Если не дашь земли, как мы жить будем? Ветром питаться? Одним ветром не проживешь.
Лицо у Ариона Гончу мрачнеет. Черное, горькое отчаяние, гнездившееся так долго в его душе, обретает голос:
— Откуда я тебе землю возьму, греховоднику? Что я могу тебе дать, Офице? Семь ртов кормятся от двух погонов. Из чего я могу тебе выделить, подумай… Ведь работаем не покладая рук от весны до осени и от осени до весны, а в кармане все едино вошь на аркане да блоха на цепи.
Маргита, прятавшаяся за спиной у отца, не может сдержать рыданий, что копились с тех пор, как она переступила порог примарии. По лицу ее видно — уже много дней и ночей она не спит. Закрывшись руками, она рыдает. Слезы текут по подбородку. С подбородка они капают на пыльный пол примарии. Потом исчезают в пыли, словно их и не бывало.
Всякое веселье исчезает с лиц мужиков, набившихся в примарию. Глубокая печаль наваливается на всех. Глубокая печаль видна на каждом лице, в каждой паре глаз. Офице Пал отвечает:
— Есть ли, нет ли, а мне дай, нене, хоть погон. Без земли… Что мы будем делать вдвоем без клочка земли? А если еще ребенка заведем? Если у нас не будет хоть клочка земли, как мы его выкормим?
Крестьяне молчат так, словно они не живые люди. Словно вытесаны из дерева или слеплены из черной глины, сухой и черствой. Никому не до шуток, даже Флоре Флоаке.
— Ты, Офице, — предлагает писарь, — женись, а потом в город отправитесь, работу найдете, заживете там, бог даст. По городам много такого народу. У кого ни кола ни двора…
Офице Пал низко опускает голову. Его высокий и широкий лоб, до сих пор гладкий, вдруг покрывается морщинами, как бывает это у людей уставших или старых, забытых смертью. В его голосе звучит тоска: