Миновав собак, я выбросил камни и надел шляпу. Солнце изводило меня. Время от времени я останавливался и освежал лицо морской водой. Но главная беда была не в этом. Я, когда был в Тузле, не догадался как следует напиться. И теперь от белого хлеба и соленых маслин, купленных у грека, меня снова томила жажда. Она становилась тем нестерпимее, чем сильнее пекло солнце и чем больше сказывалась усталость. Спустившись почти к самому морю, я пошел прямо по песку, надеясь найти под обрывистым берегом какой-нибудь родник. Но вскоре понял, что надежды мои напрасны. Тогда я снова взобрался по обрыву наверх и — о чудо! — наткнулся на навес, сплетенный из прутьев и устланный сухой травой. В тени возле навеса дремал на боку молоденький турок. Позади навеса тянулась заросшая плетями полоска бахчи. Блестящие пузатые и продолговатые арбузы и круглые желтые дыни нежились на солнцепеке. Я поздоровался. Турок ответил. Я спросил его:
— Арбузы-то спелые, а, приятель?
— Есть, гяур, есть арбуз, есть и дынь.
— На бахче или под навесом?
— Есть и на бахче, есть и под навесом.
— Достань мне из-под навеса, приятель. Может быть, они похолоднее.
Турок вяло, на четвереньках дополз до навеса, поелозил по пучкам сухой травы и возвратился, таща арбуз и лопнувшую дыню.
— Хороший есть, приятель?
Он засмеялся и ответил:
— Лучше нет.
Мы поторговались, но не очень долго. Жажда вконец измучила меня, и было не до торга. Турок продал мне арбуз и дыню за два лея серебром.
— Дорогой есть, — сказал я.
— Дешевый есть, — ответил он. — Дешевый и хороший есть.
Сначала я съел дыню. После нее жажда не только не прекратилась, но еще больше усилилась. Потом съел и арбуз, который оказался хоть не очень спелым, но сочным. И тогда — жажду как рукой сняло. Словно ее и не бывало. Живот мой раздулся и отяжелел.
— Издалека ходим, гяур?
— Издалека, приятель. А как твоя торговля?
— Хорошо идем. День хорошо идем. Ночь — скверно идем.
— Почему? Покупателей нет?
— Ночь гагаузы приходим. Крадем арбуз. Крадем дынь. Гагаузы дурной есть.
— И как же ты отбиваешься?
— Из ружья стреляем.
Он показал мне на старое ржавое ружье с кремневым курком.
— И что же, стреляешь по гагаузам?
— Спаси аллах! Не хотим застрелить. Хотим пугать. Купим еще дынь?
— Нет, приятель, еще не купим.
— Другой человек приходим. Тот купим.
Я отправился дальше, в зной, по полуденному солнцу. Из норы высунул голову рыжий суслик. Взглянул на меня. Я тоже посмотрел на него. Он тотчас спрятался. Заныла больная нога. Потом заныла и другая, здоровая.
О господи! Если б не хромота, как бы я бегал! Господи! И как бы хорошо жил, если б не моя глупость!..
Хромать я хромал. Но вот был ли я глуп? Много раз я задавал себе этот вопрос. И еще не один раз мне предстояло решать его в будущем.
Пустынная даль впереди. Пустынная даль позади. Такая же пустыня справа. А слева сине-зеленое море, что вечно шумит и не знает покоя. А я разве знал покой? Ну да, я не море, но и я тоже никогда не ведал покоя. Далеко-далеко пустынное море встречалось с пустынным небом. Шкандыб-шкандыб. Шкандыб-шкандыб. Так ковылял я несколько часов подряд. Наступил полдень. Прошло еще несколько часов. И вот вдали, у самого берега моря, я увидел акации, словно горящие свечи, устремленные к небу. Я все шел и шел, пока не стали видны красные глинобитные стены. И над ними — черепичные крыши. «Похоже, это турецкое село, — сказал я себе. — А может быть, и татарское. Лучше бы татарское».
Я вспомнил, что и в турецких, и в татарских селах по кривым пыльным улочкам бродят целые стаи голодных, грязных, чесоточных собак. У меня не было палки. Только нож, с которым я не расставался уже многие годы. Однако нож от собак плохая защита. И я снова набрал камней. Но не стал класть в шляпу, а набил ими карманы. «Если собаки на меня нападут, буду отбиваться камнями, — решил я. — Искалечу одну-другую — остальные сами отстанут. Собаки как люди: если видят, что ты не бежишь, а смело защищаешься и можешь дать сдачи, то в конце концов оставляют тебя в покое».