— Нет, Ленк, не появилась.
Больше она ничего не сказала. Подарила меня улыбкой. Но улыбка ее мне не понравилась. На ней лежала тень печали, затаившейся в глубине глаз, зеленых, как молодая трава.
IV
Время шло и шло — неслышными и невидимыми шагами; проснувшись однажды, мы обнаружили, что наступила середина лета. Солнце приблизилось к земле, и жар его сделался нестерпимым. Созрел ячмень. Созрела рожь. Дозревали пшеница и овес. Староста позвал меня и сказал:
— Я нанял тебя слугой при лошадях, нечестивая собака. Но теперь у меня много спешной работы на жатве и молотьбе. Слава аллаху и пророку — год выдался урожайный. Ты должен мне помочь.
— С радостью. Я ведь не какой-нибудь городской пустобрех. Знаю, что такое и жатва, и молотьба.
— Значит, уговор: завтра на рассвете лошадьми займутся Урума и Урпат, а ты пойдешь со мной на жатву, будем жать ячмень.
Работа меня не пугала. Жаль было только, что на время меня разлучат с Урумой. Я сделал попытку отказаться, заявил с вызовом:
— Я помогу вам на жатве, помогу и на молотьбе. Но тогда, хозяин, вам придется заплатить мне сверх положенного жалованья.
— С какой это стати я буду платить тебе сверх положенного? Ты ведь пока мой слуга? Слуга!
— Слуга-то слуга, но по уговору мое дело — быть при лошадях. Только при лошадях. И не забывайте, хозяин, что мы торговались и сговаривались при свидетелях. Работа в поле — это дело совсем особое. Об этом уговора не было.
Жена татарина, Сельвье, слушавшая нашу перебранку, что-то пробормотала под своим черным покрывалом. Я напряг слух. И услышал все до словечка, но понять ничего не понял.
Татарин, посмеявшись над бесплодностью моих стараний, объяснил:
— Ты разгневал мою жену, грязная собака. Вконец разгневал. Хромой бес, сидящий в тебе, так и подмывает тебя поживиться за наш счет.
— Это пустяки. Пусть себе бормочет. Хозяйка на то и хозяйка, чтобы браниться сколько душе угодно, а вы должны уплатить мне надбавку. Вы наняли меня ходить за лошадьми, я и хожу за ними. Но мы не уговаривались ни насчет жатвы, ни насчет молотьбы. Разве не так?
Татарин опустил голову. Проворчал:
— Так.
Я расхрабрился. Повысил голос:
— А раз так, то и платите, господин староста. Если заглянуть в закон, то и в законе так написано.
— Аллах с ним, с законом.
— Ни под каким видом, господин староста, нельзя силком заставлять меня работать в поле.
Я нарочно нажимал на его служебное положение, которым, по словам Урумы, он очень дорожил. Староста заговорил по-татарски с женой. Вскоре между ними разгорелась ссора. Они бранились больше часу. Утомившись, хозяин тяжело вздохнул. В сердцах пожевал губами. Плюнул. Плевок просвистел возле моего уха, как пуля. Я не шевельнулся. Не моргнул глазом.
— Да, ты прав, грязная собака. Ничего не поделаешь. Прав. Придется от себя хоть с мясом оторвать, а тебе заплатить. В общем-то, я все равно в выигрыше останусь. Гагауз обошелся бы еще дороже. Стало быть, хочешь не хочешь, а прибавить придется.
Победа не доставила мне радости. Я получал чуть больше денег, но платил за это не только работой, а еще и разлукой с Урумой. Тем не менее я поторопился спросить:
— Сколько?
Татарин молчал. Словно онемел. Я повторил вопрос:
— Сколько?
Словно очнувшись ото сна, он проронил:
— Десять леев… Десять леев сверх жалованья.
— Мало. Слишком мало, хозяин.
Я снова оставил его наедине с его переживаниями. После чего назвал цифру в двадцать леев. Мы торговались до полуночи; он обзывал меня то нечестивой собакой, то хромым бесом, а я величал его не иначе как «хозяин» и «господин староста». Когда нас обоих сморил сон, мы сошлись на пятнадцати леях.
— Ты победил, хромой бес.
— Зато в тот раз победа была за вами, хозяин.
Мы ударили по рукам. Я спросил его:
— Нам придется все время жать только вдвоем?
— Нет. Я нанял еще пятерых.
— Все пятеро — нечестивые собаки?
— Да. Только другого племени.
Разговор на этом кончился. Для одного вечера было довольно.
На заре следующего дня пять нечестивых собак, нанятых на время жатвы, постучались в ворота татарина. Мы встали незадолго до рассвета и поджидали их. Встретились перед домом возле колодца. Я пригляделся к пришедшим. Раз уж нам предстояло вместе работать, я постарался рассмотреть их как следует. Это были парни высокого роста, в залатанной одежде, грязные, с чирьями на шее, но крепкие и здоровые. Понадобится — смогут и камни руками крошить. Мы запрягли в телегу четверку коней, уселись и покатили в поле. Впереди нас Селим Решит ехал верхом на белоногой кобыле по кличке Ифа. Слово за слово — и, пока ехали, я узнал, что мои долговязые соседи были из Коргана, соседнего гагаузского села. А за табуном, пока мы будем жать, должны присматривать Урума и Урпат…