Теперь мне выпала по-настоящему тяжелая участь. Днем — работать вместе с гагаузами. В полдень — обедать вместе с гагаузами. Вечером — возвращаться домой вместе с гагаузами и с ними же ночевать в сарае, куда хозяин бросил несколько охапок сухого прошлогоднего сена. Уже в первый день я с ужасом заметил, что мои здоровяки-соседи часто скребут у себя под мышками и за поясом. Должно быть, на них полным-полно всякой живности, сказал я себе и решил держаться подальше. Не иначе сам аллах в своем милосердии уберег меня от их вшей. Наработавшись за день, гагаузы спали как убитые. Я тоже спал как убитый, и за все это время ни один сон не потревожил моего отдыха. Мы просыпались с рассветом. Наскоро перекусывали, запрягали лошадей, усаживались в телегу и ехали в поле, захватив с собой серпы. В обед татарин — сам он не работал, а только присматривал за нами — садился на белоногую кобылу Ифу, отправлялся в село и привозил в корзине еду: хлеб, брынзу, красный перец и кислое молоко. Иногда брынзу заменяла соленая рыба, поджаренная на кизячных углях. От худосочной рыбьей мякоти, насквозь провонявшей кизяком, к горлу подступала тошнота. Но голод пересиливал отвращение, и мы проглатывали эту рыбу с жадностью, в спешке не разбирая костей. Так, полуголые и босые, ползая на коленях по твердым, как камни, комьям земли, усеянной колючими остьями, увлажняя кровью и потом каждый клочок поля, работая от восхода до заката, мы сумели за три недели собрать с полей Селима Решита богатый урожай ячменя и ржи, пшеницы и овса. На других татар, которые убирали урожай своими семьями, с сыновьями и дочерьми, нам было просто некогда оглянуться. Последнюю неделю мы грузили снопы на телегу, свозили их к хозяину во двор и складывали в скирды. Сам же хозяин ни разу не притронулся ни к серпу, ни к вилам. Он лишь вечно торчал возле нас, попыхивал трубкой да то и дело поторапливал:
— Давай-давай! Пошевеливайтесь! Пошевеливайтесь, нечестивые собаки! Давай! Живей! Живей…
Я убедился, что татарин ничем, или почти ничем, не отличался от управляющих и надсмотрщиков Делиормана, с которыми я познакомился, как только увидел свет: во время жатвы в боярских имениях они точно так же покрикивали на нас, долговых крестьян:
— Давай-давай! Пошевеливайтесь! Пошевеливайтесь…
Погода выдалась на славу, и мы управились с работой без особых неприятностей. Татарин позвал гагаузов к колодцу — к дому он их и близко не подпускал, — подсчитал, сколько им причитается, и не мешкая сполна расплатился серебром и никелем, выплатив все до последней монеты. Гагаузы поблагодарили и тут же распрощались с нами, не подав, однако, руки на прощание. Не из гордости, а потому что по прошлым годам знали: татарин все равно притворился бы, что не видит протянутой ладони. Сдвинув на затылок свои засаленные шляпы, они отправились восвояси, пошатываясь как пьяные. Жестокий труд под немилосердным солнцем Добруджи начисто вымотал, измучил их. Теперь и они, и я — все мы походили на собак, но не на нечестивых собак, как звал нас Селим Решит, а на самых обыкновенных — отощавших, голодных и грязных.
Я с тревогой смотрел на круглые высокие скирды.
— А как же с молотьбой? Кто обмолотит этакую пропасть хлеба?
— Как кто? Мы с тобой. Молотьбой мы займемся вдвоем, нечестивая собака. С молотьбой можно не спешить, тут и я тебе помогу.
Получилось так, что работы в поле мы закончили в субботу к вечеру. Когда я справился со своей горбушкой и ребром жареной баранины, хозяин позвал меня на гумно, подальше от всеслышащих ушей жены, и сказал:
— Ты хорошо работал, слуга. Я доволен. Даже очень доволен. Ты работал с усердием. Надеюсь, ты будешь работать так же хорошо и на молотьбе.
— Постараюсь, хозяин.
Он помолчал. Я ждал, что он по своему обыкновению обзовет меня нечестивой или грязной собакой и плюнет. Вопреки моим ожиданиям он не сделал ни того, ни другого. Порывшись в кошельке, извлек оттуда серебряную монету в пять леев и протянул мне. Я не понял и спросил:
— Зачем вы даете мне деньги? Я вас не просил. Я в них не нуждаюсь. Мелочь на табак у меня есть. Лучше вы заплатите все разом перед моим уходом. Не хотелось бы покидать ваш почтенный дом с пустыми руками.
Он ухмыльнулся в бороду.
— Глупый хромой бес. Эти деньги я даю тебе не в счет жалованья, я тебе их дарю.