— «Свадьба» Урпата?
— Да, господин жандарм… «Свадьба»…
— Я смотрю, у тебя много гостей, староста.
— Сколько послал аллах, господин жандарм…
— А вот нас ты, староста, забыл пригласить. Нас ты, староста, посчитал недостойными поесть в татарском доме. Для тебя мы, как и твой слуга, — он пальцем указал на меня, — всегда только нечестивые собаки, а может, даже и грязные собаки.
Селим Решит еще раз поклонился им и их коням, высоким, гладким, лоснящимся, и на этот раз так низко, что чуть-чуть не ткнулся носом в землю. Не разгибаясь, проговорил:
— Аллах дал мне совет не приглашать вас, господин жандарм. А Магомет, пророк всемогущего аллаха, сказал мне: «Селим Решит, ты недостоин пригласить на свое бедное пиршество, к твоим убогим гостям этих просвещенных и высокородных жандармов из Тапалы. Ты бы сделал лучше, Селим Решит, если бы послал им в участок хорошего индюка, прибавив к индюку самого жирного барана из твоего стада».
Жандарм засмеялся и спросил:
— Ну и как же, Селим Решит, последовал ты мудрому совету своего пророка?
— Я собираюсь последовать ему завтра рано утром, господин жандарм, если аллах и его высокомудрый пророк помогут нам благополучно провести сегодняшний день и в полном здравии встретить завтрашний.
Теперь уже расхохотались оба жандарма.
— Ладно, подождем.
Они повернули лошадей и уехали. Я побежал закрыть за ними ворота. Воспользовавшись удобным случаем — я знал, что Сельвье сидит, запершись, одна в своей комнате, — прокрался к Урпату. Урпат в белоснежной рубахе, широкой и длинной, лежал на кровати, свернувшись клубком. Увидев меня, татарчонок обрадовался. Он показал мне старинный кинжал с серебряной рукоятью.
— Перед обрезанием отец подарил мне вот этот кинжал. Теперь я уже самый настоящий мужчина, Ленк, полноправный мужчина. Могу бороться с парнями, могу участвовать в скачках. Могу обучаться пляскам, если захочу. А пройдет немного лет… Ого!.. Пройдет немного лет, и я смогу взять себе жену, Ленк…
— Ну а болеть-то болит?
— Болит, Ленк, ужасно.
— Когда ходжа делал обрезание, ты плакал?
Урпат нахмурился и поднял сверкающий кинжал.
— Как бы я посмел? Зачем ты спрашиваешь меня, плакал я или нет? Я настоящий татарин, Ленк, а настоящий татарин умеет держаться, не плачет и не кричит, как бы ни было больно.
— А вот Омир… Омир тоже настоящий татарин — и все-таки признался, что он при обрезании кричал, дергался, плакал и даже потерял сознание.
— Омир! Омир не настоящий татарин. Его бабка по матери была турчанка…
Урпат нежно погладил пальцами острое, как бритва, лезвие старинного кинжала, бог знает от кого и когда унаследованного семьей Селима Решита, — кинжала, который в урочный час переходит от отца к сыну… Играя кинжалом, татарчонок пытался держаться бодро, но было видно, что боль не отпускает его. Все тело Урпата тряслось как в лихорадке.
— Принести тебе чего-нибудь поесть?
— Нет. Сегодня мне нельзя ничего, кроме сладостей.
За мной следом вошел Омир.
— Не разговаривай с Урпатом! Сегодня не разговаривай с ним. Узнает Селим Решит — рассердится.
Я тотчас вышел. Отделавшись легким испугом, гости после ухода жандармов снова принялись за еду. С жадностью поглощали жареное мясо. Обгладывали кости. Высасывали из них мозг. Турки-музыканты, смертельно напуганные появлением жандармов, пришли в себя, снова приникли губами к своим старым жалким дудкам и принялись дуть изо всех сил, словно торопясь наверстать упущенное. Шум, который они производили, невозможно передать. От этой музыки, то сонно-тягучей, то ухарски-стремительной, у гостей Селима Решита разгорелся аппетит и разыгралась жажда.
Больше часа потребовалось татарам, чтобы расправиться с мясом, обглодать кости и высосать из них мозг. И все еще не было заметно, чтобы они устали поглощать кушанья и пить кумыс из пузатых кувшинов.
Давно уже перевалило за полдень, но солнце сияло все так же, и жара не спадала. Земля во дворе раскалилась донельзя, воздух стал еще более липким от зноя и замер в неподвижности. Музыка то взвизгивала, то сонно ныла, то вдруг просыпалась и снова переходила на визг.
Селим Решит подозвал повара Кевила, совершенно взмокшего от пота, и велел ему вместе с обоими татарскими парнями принести из дома сласти. Мне он приказал снова прибрать на салфетках. Я поспешно собрал деревянные блюда, полные застывшего, остро пахнущего бараньего жира, отнес их туда, где были сложены миски, и принялся старательно собирать груды обглоданных и обсосанных костей. Кевил и парни поставили перед гостями корзиночки с изюмом, инжиром и сладостями. Хозяин приказал мне: