— Татарин тонет…
Другой добавил:
— Не выбраться и татарке.
За Селима Решита, который на моих глазах ни разу не искупался в море, я бы ручаться не стал, но я готов был отдать руку на отсечение, что с Урумой ничего не случится. Подумал, что, может, и мне следовало бы раздеться и последовать за хозяевами, помочь им. Конечно, имело бы смысл стараться и даже подвергать жизнь опасности, если бы Урпат еще дышал и оставалась бы какая-нибудь надежда спасти его. Но Урпат уже давно мертв, а труп его, даже если Уруме и ее отцу не удастся выловить его теперь, все равно через час, самое большее два, волны выбросят на песок.
Селим Решит, несмотря на удары волн, еще держался и медленно, но неуклонно приближался к телу сына. А Урума исчезла. Женщины заголосили:
— Татарки уже не видать…
— Захлестнуло волнами…
— Ушла под воду. Потонула. Поминай как звали…
Ко мне подошел Теринт. Спросил:
— Что скажешь, парень? Потонула твоя хозяйка или нет?
— Нет, не утонула. Сейчас вынырнет.
Едва я успел произнести эти слова, как люди на берегу пронзительно завопили:
— Вот она! Вот она, татарка. Ухватила своего брата за волосы.
Я поднялся на цыпочки. Увидел над волнами голову Урумы. Она ухватила Урпата за волосы и увлекла за собой под воду. Я знал, что будет дальше. И обрадовался. Обрадовался от всего сердца.
— Ушла на дно! Никак и татарка утонула…
— Нет! — закричал я что было мочи. — Не утонула!
Борясь с волнами, мой хозяин, в сердцах звавший меня не иначе как «нечестивой собакой» или «грязной собакой», теперь явно выбивался из сил.
— Сейчас и татарин потонет. Того и гляди потонет.
— Вместо одного мертвеца будет три.
— Вот несчастье-то!
— Несчастье для них. А для нас какое же несчастье. Тремя татарами на свете больше, тремя меньше…
Казалось, все кончено. Но вот Урума снова показалась на поверхности, как раз возле отца. Тот ухватил за волосы утопленника, а сам дал Уруме ухватить за волосы себя.
Девушка дотащила их обоих до берега. Тонкая шелковая рубашка облепила ее располневшее, но все еще стройное тело. Несколько женщин подбежали к ней, встали в круг, чтобы оградить от жадных мужских взглядов и помочь одеться. Бородатый староста пришел в себя и как был, почти голый, опустился перед Урпатом на колени, стянул с него одежду. Потом вскочил, схватил его за ноги и стал трясти и раскачивать. Из раскрытого рта Урпата вылилось несколько струек мутной воды. И все. Татарин, измученный борьбой с волнами, быстро устал. Тогда тело его сына перешло в руки гагаузов, держа Урпата все время головой вниз, они трясли и раскачивали его еще и еще. Утопленник оставался по-прежнему синим, распухшим, а ноги его, кривые и скрюченные, приобрели зеленоватый оттенок. Селим Решит спросил людей, стоявших вокруг.
— Давно он утонул?
— Уже часа три будет.
Селим Решит опустил голову. Пробормотал:
— Тогда надеяться не на что. Он мертв.
Урпата положили на песок. Татарин оделся. К тому времени успела уже одеться и Урума. Они нашли своих коней. Сели верхом. Селим Решит взял сына на руки, и они поехали. Отъехав подальше, ударили коней пятками и понеслись вскачь по дороге в Сорг.
Я стоял, затерявшись в толпе, а хозяева мои были заняты только Урпатом. Ни Урума, ни староста меня не заметили. Подавленный и расстроенный, я вернулся в трактир и выпил еще шкалик цуйки, сваренной с сахаром.
Эх, Урпат!.. Не суждена была тебе долгая и счастливая жизнь, Урпат. Не пришлось побороться с другими татарчатами… Не довелось стать большим, вдоволь насмеяться, досыта порадоваться жизни…
Отец Трипон был уже не один. Множество народу подсело к его столу. Они пили вино, пиво, ракию.
— Ну и бесстрашная эта татарочка! Откуда в ней столько силы?
— Плавает чисто рыба! Рыба, да и только.
Оставаться в трактире мне больше не хотелось. Я попрощался с отцом Трипоном и остальными. На ходу послал привет святому Варнаве, который свирепо и неподвижно взирал с висевшей на стене иконы. На улице догорал закат — ветреный и дождливый, когда душа рвется вон из тела. В сумерках я добрался до пастбища. Завернулся поплотнее в свой грубый мешок и растянулся на голой сырой земле, решив дожидаться утра. В Сорг я отправился уже с рассветом. У дома татарина толпился народ — мужчины, женщины, дети. Староста увидел меня. Ничего не сказал. Вошел в дом и тотчас вышел обратно. Издали, словно боясь заразиться от меня неведомой болезнью, швырнул мне холщовый мешочек, полный звонких серебряных монет.