Перевертывает страницу. На фото — шеренга девиц в тельняшках и задранных сзади мини-юбочках.
— А это я из Лондона привезла танец «Тустеп-Миссисипи», разучила его, и все танцевали. Нравится вам? Совсем не то, что теперь, правда? А вот это я — Кармен. В Киеве пою. Видите — здесь я еще дурочка, потому что молоденькая. А вот Кармен уже становится умная — смотрите: ручкой как делает (повторяет жест с фотографии). Нравится? То-то! Все-таки кое-что Любовь Александровна в жизни сделала, как вы думаете?
— Ой, ну еще бы! Вы исключительно много в жизни сделали! Как много у вас фотографий Кармен, и какие хорошие, даже лучше, чем та с папиросой. Там папироса загораживает ваше лицо.
— (Строго) Кармен нельзя без папиросы. Никак нельзя. Она так немножко покурит (показывает) и бросит. Без папиросы нельзя.
— Любовь Александровна, а до какого года вы Кармен пели?
— (Смешавшись) Я уже не помню. Я не могу всего помнить. Больше 800 раз пела. Сначала была дурочка, а потом стала умная. Здесь в альбоме все показано, вы сами видите. А вот Лель. Вот Весна. Это я в «Снегурочке» пела. Вот Любовь Александровна — Паж из оперы «Гугеноты».
— Какие у вас ножки полные были!
— (Поправляя) Красивые! Красивые были ноги. Все это я приготовила для музея, все приклеено, все готово. Вот для этого человека (показывает напечатанное, видимо, кем-то другим, сопроводительное письмо директору Салтыковской библиотеки). И в Москве тоже очень интересуются моими альбомами. Там есть Ситников. Я ему и отдам. Нравится вам?
— Очень, очень нравится.
Альбом действительно сделан на совесть, очень много фотографий — открыток по преимуществу, к сожалению, снятых в ателье, а не во время спектакля, а значит и не передающих образа, каким он был на сцене в действительности. Но и в них запечатлелось то, воспетое Блоком, ощущение счастья («Есть демон утра. Дымно-светел он, золотокудрый и счастливый…»), озарявшее ее Кармен. Демонического, положим, здесь ни-ни-ни, это уж допуск Александра Александровича, но ликующей радости много, это ее лейтмотив, насколько можно судить по мертвым фото из ателье 10-х годов.
— А что это за портрет, Любовь Александровна? — спрашиваем мы про висящий на стене у окна прелестный эскиз: рыжеволосая, совсем юная девушка в черном а ля Ренуар.
— А это я (радостно)!. Меня такой художник рисовал в Киеве — Мурашко. Но тут пришли красные и его расстреляли. Видите, он даже ручки не успел дорисовать, муфточка только намечена. Но как же он мог дорисовать, если уже был убит?
— Ну, конечно, не мог, это понятно. Но портрет все равно хороший.
— Хороший, очень хороший портрет. Я рада, что вам нравится. Теперь смотрите мой альбом дальше. Это я с Собиновым пою в Венеции, это наша программа, это я с Шаляпиным, это я в Париже (быстро листает, не давая разглядеть). Это письма мне писали (листает еще быстрее), успеваем только подписи читать — Станиславский, Книппер-Чехова, Качалов, музыканты, актеры, писатели. Вот мне пишет Корней Чуковский (чуть задержалась) — видите? А это наш очень знаменитый ленинградский писатель Граник (там было подклеено какое-то поздравление Д. Гранина, относящееся уже к 60-м годам). Все пишут. Все-таки Любовь Александровна кое-что значит, правда? Вот то-то!
Она пошатнулась, мы ее тут же подхватили, и она, выпрямившись, сунула мне в руку свою клюку:
— Держи-ка, ты теперь держи… — И стала листать альбом обратно. — А вот стихи поэта Александра Блока, посвященные мне. Называются «Кармен».
Мы замерли. На плотной бумаге, свежей, точно куплена вчера, сложенная как бы книжечкой среднего формата, великолепным и здесь еще более красивым почерком Блока была набело переписана вся «Кармен» — с посвящением, с цифрами перед стихотворениями, с интервалами между ними, прямо как в печатных изданиях, но только его старательной рукой. Мы уже навидались автографов Блока, пока снимали их в Пушкинском доме, перелистали много записных книжек, дневники, но здесь дрогнули. Было в этой рукописи что-то юное, наивное и особенное. И хотя нас предупреждали, что поскольку Дельмас обижена публикацией, на Блока нажимать в разговоре с ней не надо, мы стали охать, ахать, вздыхать и заискивающе глядели ей в глаза. Она начала говорить более официально чем раньше, видимо, излагая заранее выработанную ею версию, но опять-таки без всякой злобы или обиды:
— Александр Блок был очень увлечен образом Кармен в моем исполнении. Он любил оперу и часто посещал спектакли театра Музыкальной драмы, где я работала. Во время революции мы играли в помещении Народного дома, так как в нашем здании Консерватории была расположена Чрезвычайная следственная комиссия — это такая комиссия, которая расследовала преступления царского двора и министров. Блок тоже работал в следственной комиссии, а по вечерам смотрел спектакли Музыкальной драмы в Народном доме. Раньше такой Кармен, как я, он не видел и увлекся, потому что к тому времени я уже была умная Кармен — вот, как здесь (показывает на рояль, на цветную Кармен). Блоку нравилось, и он посвятил мне стихи «Кармен».