Мне сменили антибиотик. Лечение продолжили. Температуру сбили, но состояние мое ухудшилось. У меня началась очень сильная одышка. Мне даже тяжело было пройти несколько три метра до туалета, мне стало тяжело одеваться и раздеваться, я стала задыхаться в душе от паров воды, я резко похудела. Я никогда не была толстой, даже не была полной и пухленькой, я всегда была стройной. Когда начались проблемы с легкими, то я периодически худела, могла набрать вес незначительно, но держалась всегда в районе пятидесяти пяти – пятидесяти трех килограмм при росте сто семьдесят два сантиметра. Выглядела я нормально, не скелетом. Как то, когда тошнота почти прошла, я посмотрела на себя в зеркало, которое висело над раковиной в туалете, я была в ночной рубашке – переодеваться у меня не было сил - в отражении я увидела, что у меня на руках в области плеч висит кожа, что руки стали похожи на палки. Уже потом, дома я узнала, что похудела на семь килограмм за две с половиной недели, проведенные в областном лечебном учреждении. Вместо того, чтобы обследовать и лечить моё основное заболевание, для чего я и легла в больницу, меня лечили теперь от больничной инфекции. Так продолжалось две недели. Я перестала ходить в столовую, она находилась на третьем этаже, для меня теперь спуститься и подняться даже на пару ступенек стало невозможно. За две недели соседки в плате менялись, но обязательно попадались добрые женщины, которые жалели меня и помогали. Мы с ними много разговаривали о жизни, и конечно о болезнях. Особенно мы подружились с женщиной, кровать которой стояла ближе всех ко мне. Она попала в больницу с аллергической реакцией на какие-то витамины. Она видела мое удручающее состояние, видела, что лечение, которое мне здесь назначили, совершенно не помогает. Она начала говорить мне про порчу, что может мне надо в бабке, к колдуну. А у меня действительно было ощущение такое, как будто я таю, таю как льдинка, как свечка. У меня даже кожа будто высыхала, шелушилась ужасно. С кровати я практически не вставала, только чтобы дойти до туалета, иногда я выходила в коридор, и держась за подоконник, разговаривала по телефону в родственниками. Надо сказать, что муж ездил ко мне каждый день. На улице стояли сильные морозы, не смотря на март. Расстояние от нашего города до областного - семьдесят километров, и еще по городу до института, который находится в центре нужно было прилично проехать, а вечером после работы, когда все едут домой, пробки не меньше, чем в Москве. И мой муж приезжал, стараясь успеть до семи часов, так как вход в стационарный корпус закрывали в семь вечера. Главное было попасть внутрь, а там уже неважно сколько будешь сидеть с больным, все равно выпустят, ночевать не оставят. Муж сидел со мной. Я думаю, может именно тогда, в марте 2018 года года, он понял, что я больна смертельно, хотя я сама это еще не осознавала ясно. Я понимала, что мне не только не становиться лучше, а напротив, мне становилось все хуже и хуже, силы покидали меня. Я начала плакать. До этого я никогда не плакала из-за своего здоровья, из-за уходящей жизни, именно там в этой больнице я начала плакать по ним, особенно когда приходил муж. Он видел, что я здесь чахну, но не знал, то делать.
На очередном осмотре, я жаловалась врачу, что мне становится хуже. Он измерил мне уровень кислорода, оказалось он понижен, врач распорядился, чтобы мне привезли кислородный концентратор. Я тогда ничего не знала о них, не знала вообще, о том, что если в крови человека недостаточный уровень кислорода, ему нужно дышать чистым кислородом, чтобы насытить им кровь. Привезли в палату этот концентратор – это была какая-то замызганная пожелтевшая во многих местах бандура, тяжелая прямоугольная, довольно большая. В стеклянной, в такой же пожелтевшей от времени, а может от не очень добросовестного промывания, колбочке была налита вода, сбоку висела серо-желтая маска. Мне надели это маску, бандуру включили, она начала гудеть и булькать, но никакого освежающего потока, который должен облегчить мне дыхание, я не почувствовала. Наоборот, мне не хватало воздуха. Медсестра сказала, чтобы через десять минут я выключила и дышала десять минут без кислорода, потом опять включила и надела маску на десять минут. И так включать-выключать каждые десять минут в течение часа. Первые десять минут я еле-еле продержалась, когда я сняла маску, то поняла, что мне так легче дышать. Я сказала об этом медсестре, она ответила, что возможно, что-то с концентратором, позвала вторую медсестру, они долили воды, несколько раз включили - выключили аппарат, и решив, что он работает нормально, испарились. Я надела маску, включила концентратор, но ничего не изменилось – свежего потока не было. Больше концентратор я не трогала. Он простоял два дня у моей постели. Через два дня пришла медсестра, сказала, что он нужен в другом отделении и утащила его. Тогда мне было все равно. А сейчас мне очень интересно – тот больной, которому они отвезли концентратор, надевал эту же маску, которую надевала я? Сейчас то я понимаю, что это сугубо индивидуальные вещи. Понимали ли это те врачи и медсестра, которые нас, так сказать, лечили? В этом я очень сомневаюсь.