- Я не знаю, который слепок принадлежит именно этому домовому, - невесело сознался он, указывая на сонного пленника мыльного пузыря.
- Да-а? – протянул Нэрой. – Ты на каком курсе, Первецкий?
- Н-на вт-втором, Н-нэрой Рим-марович, - на Первецкого напало легкое заикание.
У «Н-нэроя Рим-маровича» слегка вытянулось и одновременно скривилось лицо. Чего это он, не в курсе, с кем работает?
- А где я тебя откопал, напомни-ка, друг дорогой.
- Н-на семинаре… - голос Артема стих еще на слоге «на».
- На каком? Отставить блеять, отвечать нормально!
- Есть отвечать норма… то есть, извините, Нэрой Римарович! На семинаре «Орудия отсечения как оружие и инструмент».
- Это же для четвертого курса, - нахмурился Нэрой. – Ты зачем туда приперся, не пройдя «Основы спектрологии ауры»? Не говоря уже о «Преломлениях вита-излучения для живого и мертвого»? Ты думаешь, что программу дураки писали, и можно по ней бродить как под веществом по клубам? Что молчишь? А ну, отвечай!
- Я… я надеялся знаниями скомпенсировать недостаток личной магической силы, - понурил голову Первецкий. – Боюсь, что иначе мне придется перевестись из Академии.
Брови Нэроя снова полезли под челку. Индикатор офонарения у профессора вот такой.
- Первецкий, - выдохнул он, - ты идиот?
Артем замотал головой, глаза наполнились ужасом. А профессор, тем временем, что-то разбушевался. Может, и зря я напросилась присутствовать. Еще попаду под горячую руку… Я попыталась, было, бочком выбраться в коридор.
- Оля, ты только полюбуйся этим студиозоусом! – остановил меня окрик Нэроя. – Он, понимаешь ли, умнее приемной комиссии, умнее преподавателей, да что там, он у нас вообще всех умнее! Он, видите ли, решает, сколько у него силы, и как ею распорядиться.
Я замотала головой. Нет, мол, дорогой профессор, хотите младенцев жрать или там, студентиков гнобить, то это уж без меня. Но профессор прогинорил мои немые возражения и обратился снова к Артему:
- Ты, может, думаешь, что тут находишься благодаря своим великим познаниям в области некромантии, а, Первецкий? Да трупа-с-два! Ты здесь потому что у тебя сила аж из ушей прет. И в глазах проблески разума и воли имеются. Понятно, б*дь?
Уж не знаю, от чего Артем больше офонарел, от информации о силе из ушей или от последнего словца профессора Римаровича. Но застыл паренек соляным столбом.
- Но я, - выдавил он, - я же… мне же простые заклинания не даются. И сложные тоже… я же…
- «Я же», «мне же» ме-е-е, - передразнил его Нэрой. И чуть ли не язык показал. – Беда мне с вами, несчастные обиженные детки. Садитесь, давайте, - и кивнул на одинокий стул у окна-стены.
Я на правах дамы его и заняла. Сам Нэрой устроился на столе, а Артем, не раздумывая, на полу.
- Выпивку организовывать мне лень, - сообщил Нэрой, - да и нельзя пока что. Я все же рассчитываю не потерять сегодняшний день впустую. Так что приступим. Знаете ли, очень печально родиться в семье магов первой бездарью без суб-расы на много-много поколений.
Он на секунду прервался, даже поперхнулся воздухом. Закашлялся и уставился куда-то, где стена сходилась с потолком. А я на него. Было на что посмотреть. Тонкому, чуть горбоносому профилю очень подошел бы сигаретный дым. Но он не курит, я помню. Ладно, и без дыма хорош. И печален. О сестре думает, наверное. Рикайта же, насколько я помню, человек без суб-расы… то есть, была человеком без суб-расы…
Елки, ну я и черствая скотина, а? Даже мысленно не посочувствовала не то что практически незнакомой мне Рикайте, но и Нэрою тоже. Рэм, наверное, прав. Я не умею поддерживать. Я эмоциональная пустышка. Ну, вот, опять заладила «я, я…».
- Тебе постоянно напоминают, что ты – позор семьи. Не приглашают на семейные сборища. Не позволяют выходить в свет. Казалось бы, последнее – мелочи. Но это мелочи, когда ты можешь выбирать выходить или нет. А когда не можешь… эх. Тебя ограничивают во всем. Ладно бы – в деньгах. Но нет. В праве раскрывать рот и издавать звуки. В праве на мнение хотя бы по поводу ужина. В праве элементарно передвигаться по городу, где ты родилась и прожила всю жизнь. Ты живешь и знаешь, что тебя стыдятся… О, не все. Некоторые тебя жалеют. Как больного хромого облезлого котенка, которого пнуть, вроде, жалко, в руки взять – брезгливость не дает. Не взяв эту жалкую тварь в руки, даже ветеринару ее не отнесешь. – Нэрой, похоже, не заметил, но в этом своем «ты» он обращался уже не к Рикайте, а к… к себе, да? - И вот ты жалеешь паршивого котишку, но в руки все же не берешь. Брезгливость сильнее жалости. Скажи, Оля, что может быть хуже?