«Ай-яй-яй», — сказал один. «И надо же — с ребенком на руках!» сказал другой. «Хорошо еще, что не двойня», — добавил третий. «А что? — сказал четвертый. — Савинов и двойню может. Это ему запросто». «Это дело несложное, — сказал пятый. — Это не конденсаторы проверять». «Ладно, кончайте о конденсаторе! — крикнул Юра. — С каждым могло случиться».
И они начали сначала. Обеденный перерыв все длился и длился.
«Конденсатор — это пустяки, — сказал первый. — Речь идет о судьбе человека. Бросить женщину с ребенком — надо же!» «А какая она из себя?» — спросил второй. «Сила! — ответил Юра. Я хотел к ним пристроиться, так Савинов царапаться полез: иди, говорит, откуда пришел, нам некогда, мы в кино… А между прочим, вел двух сразу». «Ну и артист!» — сказал третий. «А это не треп, что у него отец — настоящий артист?» — спросил четвертый. «Ведущий артист драмтеатра, — сказал пятый. — Играет люкс!» «Культпоход бы организовать на савинского папашу», — предложил шестой. «Не отвлекайтесь, — сказал седьмой. — Человек бросил девушку с ребенком, а вы о культпоходе».
И они продолжали дальше. Я не дослушал, вышел во двор. Здесь было холодно. Еще вчера стояла солнечная, почти летняя погода, а сегодня небо заволокло тучами. В заводском сквере дул сырой, холодный ветер, он свистел в ветвях тоненьких деревьев, но взять с них было уже нечего — все листья давно облетели, и деревья только гнулись.
В аллее стоял директор. И с ним какие-то люди. Они что-то говорили, жестикулируя, но слов не было слышно, ветер относил голоса. Директор морщился то ли от неприятного разговора, то ли от ветра, бившего ему в лицо.
Он увидел меня и поманил пальцем. Я подошел, и он положил мне руку на плечо, продолжая слушать. Говорившие поглядывали на меня — наверное, они думали, что я директорский сынок. «Ладно, составьте докладную, разберемся», — сказал директор, и они ушли.
«Ну, как жизнь, путаник? — спросил он у меня. — Как товарищи относятся? Игорь Петрович не притесняет?»
Я пожал плечами — просто так, не зная, что ответить. Но директор понял этот жест иначе. «Ничего, — подбодрил он. — Потерпи. Главное, нашел мужество признаться. Таким и оставайся — честным и принципиальным».
Он похлопал меня по плечу и ушел, улыбаясь. А я вернулся в цех. Обеденный перерыв уже кончился, и никто больше не шутил.
Я вошел в кабинет Игрека. Он разговаривал с кем-то по телефону, и мне пришлось подождать. Наконец он повесил трубку.
«Меня не то смущает, что я соврал, — сказал я. — Будто я в своей жизни не врал. Господи, я сколько угодно врал и раньше».
«Что же тебя смущает?» — спросил Игрек.
«А то, что меня хвалят, — ответил я. — Говорят, что я честный и принципиальный. Это не входило в мои планы, когда я соглашался врать. Я думал, меня накажут. Вы сами говорили, что мне объявят выговор».
«И не обманул, — ответил Игрек. — Я объявил тебе выговор. Сегодня подписал приказ».
«Ну и что? — спросил я. — Что толку с вашего выговора? Директор меня обнимает за плечи. Мне даже кажется, что он хочет меня усыновить».
«Не исключено, — ответил Игрек. — Тем более, что своих детей у него нет. Одного он уже усыновил, но тот вырос. Летчик-испытатель».
«А я мелкий подлец», — сказал я.
«Хлюпик ты, а не подлец, — возразил Игрек. — Напрасно я с тобой связался. Мне знаешь сколько приходится брать на себя грехов для пользы производства? И ничего, терплю. Может, в пятьдесят инфаркт хватит. А ты с семнадцати хнычешь».
«Это все не то, — сказал я. — Мы, понимаете, убили двух зайцев, а это непорядочно. И цеху спасли авторитет, и меня все хвалят. Ребята ко мне чуткость проявляют. А директор — знаете, что он советует? Он советует потерпеть. Он думает, что меня все притесняют после этого случая».
Игрек усмехнулся.
«Меня скоро качать начнут, — сказал я. — У меня теперь один выход».
«Какой? — спросил Игрек. — Ты опять за свое?»
«Да, — ответил я. — Я все же пойду к директору. Понимаете, не могу больше. С меня камень свалится».
Игрек встал из-за стола и подошел ко мне вплотную. Он побледнел даже. «Камень свалится, ты думаешь, с тебя? — спросил он, щурясь от ненависти. — Нет, это с меня камень свалится. И знаешь на кого? На тебя, неврастеник. Я раздавлю тебя, божья коровка, если ты посмеешь открыть рот Я просто набью тебе морду. И знаешь как?»
«Знаю, — ответил я. — Мне уже били. Я потом схожу сфотографируюсь».
«Снимешь побои? — спросил Игрек. — В суд подашь?»
«Меня вывесят на витрину, — ответил я. — Когда я побитый, у меня очень возвышенный вид и меня выставляют для красоты».