— Я хотел бы видеть Нину Белоножко, — сказал Ваня с вызовом.
— Кого, кого?
— Я ведь уже сказал!
— Сию минуту. — Дверь вновь закрылась, и Ваня услышал, как мужчина крикнул: — Нина, спрашивают вас, какой-то очень юный поклонник… Из всех, кого я знаю, самый желторотый.
Дверь распахнулась в третий раз, и на этот раз на пороге показалась она — Нина Белоножко, в простом платье, в туфлях на босу ногу, совсем не похожая ни на Одетту, ни на Одиллию, ни на Шурочку. От ее золотистых волос исходило ласковое сияние.
— Я слушаю вас, — произнесла Нина Белоножко, не переступая порога. Ваня уловил в ее голосе нотку раздражения, но оно тут же сменилось любопытством.
Ваня молчал. Перед ним стоял белый лебедь, превратившийся в женщину.
— Я вас слушаю, — повторила она. — Да что же мы стоим на площадке? Пойдемте ко мне в комнату.
Ваня вошел в полутемный коридор и увидел, как одновременно раскрылись три двери, из них выглянули любопытные женские лица, чем-то похожие одно на другое.
Ваня не помнил, как очутился в светлой комнате, опустился в кресло, напротив неприятного лысого человека, дымившего папироской.
Освещенная солнечным светом, льющимся из окна, Нина Белоножко казалась еще прекрасней, чем в театре. Теми самыми живыми руками, которыми вчера взмахивала на сцене, как крыльями, она передвинула на столе букет свежих роз, покрытых каплями воды, и легко опустилась на диван.
Молчать дальше было неудобно, и Ваня пробормотал:
— Вчера я вас видел в «Лебедином озере» и вот пришел поблагодарить.
— Спасибо! — очень просто сказала Белоножко и неожиданно спросила: — Вы что же, работаете? Вы рабочий?
— Нет, — соврал Ваня и с внезапным, несвойственным ему хвастовством добавил: — Я поэт!
— Поэт? — удивился мужчина. — Простите, как ваша фамилия?
— Аксенов. Иван Аксенов.
— Никогда не слыхал, никогда не читал, — заявил мужчина и, взяв из букета белую розу, принялся старательно примеривать ее к лацкану нового, хорошо сшитого пиджака. — Блока знал, Демьяна Бедного и Маяковского знаю, а вот об Аксенове впервые слышу.
Наступило неловкое молчание.
— Вы, наверное, учитесь? — спросила Белоножко.
— Конечно, — краснея, ответил Ваня.
— Где? — поинтересовался въедливый мужчина.
— В чарусском Пролеткульте, — снова соврал Ваня. — Я пришел, товарищ Белоножко, попросить у вас фотографию на память.
Она с улыбкой посмотрела на лицо Вани, на котором отразилась сложная гамма чувств: стыд, решимость, робость, настойчивость, искреннее восхищение.
Этот застенчивый, но и храбрый мальчик понравился ей своей непосредственностью. Она подошла к письменному столу, в беспорядке заваленному книгами и заставленному статуэтками, взяла толстый альбом, вынула из него открытку, — Ваня увидел на открытке Белоножко в роли Одетты, — обмакнув перо в чернила, сделала дарственную надпись.
Освоившись, Ваня огляделся. Комната была перегорожена китайской ширмой, за которой угадывалась постель. С потолка свисала бронзовая люстра с хрустальными подвесками, стены были украшены картинами, писанными маслом, стена, к которой прислонился письменный стол, сплошь была увешана фотографиями балерины.
Докурив папиросу, лысый мужчина раздраженно ткнул окурок в горшок с фикусом.
— Ну, что ж, Ниночка, адью, — пробормотал он и, сделав рукой изящный жест, взялся за мягкую фетровую шляпу. В дверях он задержался, в надежде, что его окликнут.
— Идите, — благосклонно разрешила балерина, и Ваня уловил на губах ее надменную улыбку, ту самую, что вчера не сходила с ярко накрашенных губ Одиллии, увидел блеснувший в ее золотистых глазах насмешливый огонек.
Лысый подошел к ней сзади, коснулся губами шеи, увитой мелкими колечками волос, и, не попрощавшись с Ваней, исчез за дверью в темноте коридора, пахнущего кухней.
— Я вам позвоню вечером! — крикнул он из темноты сердитым голосом.
— Звоните, Николай Сергеевич, — ответила Белоножко.
Без стука вошла прислуга с судками и, неодобрительно взглянув на бедно одетого фабзавучника, доложила:
— Я пойду в столовку за обедом. Брать суп или щи?
— Все равно, Варенька. Идите.
Прислуга ушла, в сердцах хлопнув дверью. Нина Белоножко протянула Ване открытку. Он перевернул ее, прочел:
«Никогда не пытайтесь увидеть актрису в жизни. Вы непременно разочаруетесь. На память слишком юному поэту Аксенову. Н. Белоножко».