Говоря это, Чернавка разволновалась. За последнее время она была малоразговорчива. Бледное лицо ее порозовело. Она опустила ресницы. Ваня вспомнил, как ее принимали в комсомол. Она настолько растерялась, что забыла, в каком году родилась. Ваня с замирающим сердцем ждал тогда, что кто-нибудь из ребят спросит ее о прошлом, грубо обнажит чуть зарубцевавшуюся душевную рану. Будь он трижды проклят, Фонарный переулок! Он не допускал мысли, что никто в фабзавуче, кроме него, не знает о ее темном прошлом. Наверняка знают и деликатно молчат, никто даже виду не подает. Гасинский определенно знает. Он ведь упорно не хотел принимать Чернавку в фабзавуч. Принял скрепя сердце, подчиняясь приказу секретаря горкома партии, которому Чернавка в припадке отчаяния выложила все свои обиды, обнажила все ушибы и ссадины на сердце.
В торжественный час приема в комсомол полагалось бы ей все рассказать самой. Она и решила говорить, ничего не утаивая. И не смогла. В последнее время вернулась к ней девичья стыдливость, о которой она давно забыла. Странные вещи происходили с ней. Даже в детстве Чернавка не плакала, а когда вышла перед притихшим собранием, слезы стали душить ее, мешали говорить.
Сейчас, взглянув на Ваню, Чернавка поняла, что парнишка, как по книге, читает ее мысли.
— Что с тобой делается? Какая-то ты возбужденная, уж не заболела ли? — спросил Ваня с тревогой.
— Ты мне нравишься, Иван, и я скажу тебе то, что не отважилась бы сказать никому… Я, наверное, скоро выйду замуж. Как вернемся в Чарусу, так и выйду.
— С кем же ты решилась связать свою судьбу?
— С Колькой, с Коробкиным Колькой. Не ожидал?
— С Колькой? — удивился Ваня. — Ну, знаешь, вряд ли его родители одобрят такой альянс. Ты хоть знакома с его матерью и отцом? У них ведь старорежимные порядки, взгляды.
— А мы и спрашивать их не будем. Теперь свобода, благословения на брак не требуется. И я выхожу замуж за Николая не для того, чтобы нахалом втесаться в богатую семью. Вот увидишь, я сделаю Кольку человеком. Колька — он знаешь какой, он недоволен своими родителями, раздражен тем, что выпало ему несчастье быть сынком нэпмана. Он сказал мне: «Поженимся, брошу все к черту, и махнем с тобой в Донбасс, добывать уголь».
— Нет, Чернавочка, не такой Коробкин, каким ты его себе вообразила. Я с ним за одной партой в школе несколько лет сидел. Эгоист он и никого, кроме себя, не любит, не признает никаких авторитетов. Он опрометчив и может натворить много бед. Не поедет он в Донбасс и на тебе тоже не женится. Это он просто так болтает, чтобы успокоить тебя, заинтересовать собой… Да и шашни у него какие-то с Нинкой Калгановой.
— Пойми ты, любит он меня! — почти истерически крикнула Чернавка и замолкла: на пороге появился Гасинский.
— Ну, полуночники, пора спать, — сказал Гасинский, выпроводил Чернавку и погасил свет. Выключатель щелкнул, как пистолет.
«Чернавка хорошая, а Колька дрянной. Зачем он морочит девушке голову?» — с неприязнью подумал Ваня, ворочаясь с боку на бок. Ночью его опять мучил бред. До мельчайших подробностей Ване мерещился товарищеский суд, и он все пережитое переживал снова. Видел он Саньку Дедушкина и Зинку Суплина, читавшего с нетерпимо длинными паузами слова приговора — «…суд постановил исключить Аксенова Ивана Ивановича из состава учеников фабзавуча…». Ваня просыпался, опять засыпал, и тогда все повторялось сызнова, и так до утра, до поры, пока не зашумели ребята, собиравшиеся на вокзал.
Вернулся из магазина Гасинский, принес две бутылки сливок, два пучка красно-белой редиски, большую белую булку. Все это он ловко разложил на стуле. Они позавтракали.
Ваня пополоскал горло содовым раствором, как велел доктор, выпил лекарство, закрыл глаза. Мысли его смешались, и он вскоре снова заснул.
Проснулся уже под вечер. В фойе кроме Гасинского была еще девушка, с которой директор фабзавуча познакомился в Большом театре и которую Ваня мельком видел в предпоследнем антракте «Лебединого озера». Вдвоем они хлопотали над судками с обедом.
— А, проснулся. — Юрий Александрович приложил к Ваниному лбу руку. — Жар спал. Ну подымайся, будем обедать, притащили еду из столовой. Да, чуть было не забыл, знакомься — танцовщица из студии имени Айседоры Дункан.
Ваня знал, что знаменитая американская балерина по приглашению Советского правительства прибыла в Москву и организовала балетную студию, набрав в нее девочек и девушек — детей рабочих. Она одна из первых мастеров искусства на Западе признала Советскую Россию. Луначарский писал о ней: