Ванда любила людей со всеми их добродетелями и пороками, любила человеческую сутолоку. С утра до вечера таскала она за собой нелюдимого, быстро устающего мужа.
— Наше дело такое — одно купи, другое продай, — поучала она Обмылка.
Она приценивалась к дорогим мехам с метками знаменитого в России купца Сорокоумовского, со знанием дела щупала пахучую пеньку и просмоленные канаты, часами любовалась новенькой деревянной мебелью, которую охотно раскупали рабочие Сормовского завода.
— Купи мне шубу, — едва переводя дыхание, приставала она к Обмылку.
— Зачем тебе шуба? Мы ведь живем на юге.
— Мех то же золото: всегда можно продать и вернуть назад свои денежки.
— Хорошо, куплю, только не сейчас.
— А когда же?
— Когда будем возвертаться.
— Ну спасибочко! — Ванда, не стесняясь, при всем честном народе целовала Обмылка в облысевшую голову, а он блаженно улыбался.
Как-то пожилой усатый мастеровой обрадованно крикнул из толпы:
— Ванда? Ты? — и поспешно пробрался к ней, схватил за руку.
— А, это вы… — стараясь припомнить и не узнавая мастерового, промолвила Ванда.
— Ты что здесь делаешь? — спросил мастеровой, и глаза его загорелись.
— Приехала с мужем на ярмарку. Знакомьтесь.
— У тебя муж? — удивился мастеровой и, критически оглядев толстого лавочника, не прощаясь скрылся в толпе.
— Кто это? — ревниво спросил Обмылок.
— А я и сама не знаю кто.
Встреча эта больно кольнула ревнивое сердце Обмылка.
Через день густая октава окликнула Светличного из толпы:
— Игнат!
Лавочник никак не предполагал встретить в Нижнем знакомых. Вздрогнув, он приостановился. Перед ним были куприевские мужики Отченашенко и Бондаренко, частенько заглядывавшие в Чарусе к нему в лавку. С ними стояла хорошенькая светловолосая женщина, застенчиво улыбалась.
— Вы что здесь делаете? — спросил лавочник, обрадовавшись землякам.
— Прибыли купить для коммуны трактор.
— Купили?
— Потратились! Американские сенаторы, приезжавшие в Ростов и Харьков, пообещали ввезти в Россию десять тысяч тракторов. Выходит, скоро в каждой коммуне будет свой трактор, — ответил Бондаренко. — Только вот закавыка: как этот «фордзон» переправить до дому? На железной дороге не хотят принимать, не желают даже разговаривать с такой мелкотой, как мы. Ну что же мы стоим как казанские сироты? Пройдемте хоть пива изопьем, надо нашему трактору обмыть копыта.
— Пора уже свои тракторы заводить, — сказал проходивший мимо мужчина в белой толстовке, в фуражке-капитанке и дружески улыбнулся.
Мужики ответили ему такими же теплыми улыбками. Мысли их совпадали.
— Знакомьтесь, это наша учительница Ангелина Васильевна Томенко. Она у нас и за советчика и за бухгалтера, — представил женщину Отченашенко.
Спустились в прохладный подвальчик со сбрызнутым водой каменным полом и, присев к круглому столику, застланному залитой скатертью, заказали ведро пива и сотню вареных раков.
— Кто же у вас трактористом будет работать? — поинтересовался любознательный Светличный.
— Пока поработает Балайда, он в Красной Армии на шофера обучался, а подрастет Федька Убийбатько — обучим его, — охотно ответил Отченашенко. Он был рад поговорить, поделиться со свежим человеком впечатлениями, накопившимися за время ярмарки.
— Видал, сколько богатств навезли, — отхлебывая из кружки пенистое холодное пиво, хвастался Бондаренко с таким видом, будто все эти богатства принадлежали ему. — На ярмарку привезли миллион пудов грузов. Из одного Тавриза персы приволокли сто тысяч пудов товаров. За первые двадцать дней оборот достиг ста миллионов рублей золотом. Вот, лавочник, как надо торговать!
— Какая у нас торговля, — отшутилась Ванда, нащупывая за пазухой деньги. — Продал на рубль, пропил полтину, пробуянил другую — только и барыша, что болит голова.
Но Светличный сознавал, что ярмарка научила его многому. Видать, недаром прибыл он сюда. Он убедился еще раз, какую силу имеют реклама и кредит, главное же, он уразумел, что частная торговля, так пышно расцветшая в начале года, уже неспособна конкурировать с государственной! Открой государство рядом с его лавчонкой на Золотом шляху потребиловку или кооператив — и он пропал, погиб, как швед под Полтавой.