Читая это стихотворение, Люба думала, что никогда бы не поступила так жестоко, как эта воспетая Шевченко Катерина. Люба с детства ненавидела ложь, и всякая неправда обижала и больно ранила ее маленькое сердечко.
Однажды она листала толстый том, взятый на столе у отца. На нем было написано: «Анна Каренина». Люба пробежала глазами страницу, выбранную наугад, в середине романа, увлеклась и принялась читать дальше. И хотя книга была не для детей, Люба все понимала.
«— Сережа! Мальчик мой милый! — проговорила она, задыхаясь и обнимая руками его пухлое тело.
— Мама! — проговорил он, двигаясь под ее руками, чтобы разными местами тела касаться ее рук», — шевеля губами, вслух читала Люба и, как живых, видела перед собой Анну Аркадьевну и ее маленького сына в одной рубашонке.
«Сонно улыбаясь, все с закрытыми глазами, он перехватился пухлыми ручонками от спинки кровати за ее плечи, привалился к ней, обдавая ее тем милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей, и стал тереться лицом об ее шею и плечи.
— Я знал, — открывая глаза, сказал он. — Нынче мое рождение. Я знал, что ты придешь. Я встану сейчас.
И, говоря это, он засыпал.
Анна жадно оглядывала его, она видела, как он вырос и переменился в ее отсутствие. Она узнавала и не узнавала его», — читала Люба, и крупные слезы, как у взрослого человека, скатывались из ее глаз, струились по щекам, впитывались в пожелтевшие страницы книги. Девочка увлеклась и не видела отца, стоявшего в переплете двери и кулаком вытиравшего глаза.
— Любочка, девочка моя, что же ты плачешь. — Потрясенный тем, что увидел, Микола Кадигроб бросился вперед, схватил Любу на руки.
— Жалко мне мальчика и всех, всех людей тоже жалко, — по-детски захлебываясь слезами, всхлипывала Люба.
Кадигроб посадил падчерицу на колени и, борясь со спазмами в горле, по ее просьбе дочитал до конца главу. Он сам был близок к тому, чтобы расплакаться. Сколько раз ни перечитывал он эту главу с описанием встречи Анны Карениной с сыном, никогда она не производила на него такого сильного впечатления, как сейчас, в присутствии плачущей девочки и при виде ее вздрагивающих худых плечиков.
В конце концов Люба успокоилась, в ней вспыхнула неудержимая нежность к отцу, она проговорила:
— Папа, ты знаешь, сегодня к нам в школу приходил герой гражданской войны с красным орденом. Его пригласили старшеклассники, но Вероника Степановна и нам разрешила послушать. Герой служил в Конармии Буденного, — лепетала девочка. — Папа, ты ведь тоже герой войны, правда, па?
— Правда, правда, мой ангел.
— Почему же ты не придешь к нам в школу и не расскажешь, как ты крошил беляков? Я хочу, чтобы все в школе знали, что папа у меня тоже гражданский герой.
— Когда-нибудь приду. Обязательно приду. Сейчас некогда, надо писать роман, зарабатывать нам на хлеб.
— Па, а почему все взрослые обманывали Сережу, говорили, что его мама умерла? — вспомнив об «Анне Карениной», спросила Люба. — Для чего взрослые всегда лгут?
— Не знаю. Пора спать, выпей молока и ложись. — Кадигроб подождал, пока девочка неохотно выпила молоко, раздел ее, уложил в постель, бережно накрыл одеяльцем. Потом он присел на стул рядом с кроваткой, и, когда ему показалось, что девочка уснула, она вдруг спросила, не открывая глаз:
— А это правда, что ты мой папа? — Микола вздрогнул, так неожиданно прозвучал вопрос Любаши.
— О чем ты спрашиваешь! Конечно правда, я ведь люблю тебя, даю тебе молочка, укладываю спать.
— А почему мама, давно-давно, когда мы приехали сюда из деревни, подвела меня к твоей постели, ты тогда в тифу, лежал, и спросила: «Ну, узнаешь дядю Колю?» Почему она не спросила: «Узнаешь папу?»
— Это тебе так показалось, Любаша, спи, спи. Уже поздно. Все дети спят.
Временами Кадигроб и сам начинал верить, что Люба его родная дочь, он любил ее, как свою кровную, баловал, покупал ей игрушки, занимался с нею и чувствовал, что девочка привязана к нему сильнее, чем к матери. Любаша была способная, хорошо училась, все хотела знать, могла самостоятельно решить любую задачу, которую задавали в школе, но почти всегда просила Кадигроба помочь ей — лишь бы побыть с ним несколько лишних минут.
У Кадигроба был фотоаппарат, он снимал Любу, и в доме накопилось несколько альбомов с ее карточками, которые вечерами любила рассматривать Меланка.