К пленным конвоирами приставили красноармейцев-китайцев. Федорец, подавленный смешанным чувством стыда и горя, посмотрел на них, с ненавистью сказал:
— Придет еще час, колы классовая борьба сменится боротьбой рас. Желтая раса окрепнет, наберется сил и цокнется с белой расой. Вот тоди люды всерьез разделятся на два цвета: на белых и червоных.
Красноармеец-китаец подтолкнул Федорца прикладом винтовки:.
— Ну, ты ходи, ходи в тюрьма.
Назар Гаврилович пошел свободным, независимым шагом, словно шел к праздничному столу и сопровождали его гости, а не конвоиры.
Перед тем как войти в железные ворота тюрьмы, он обернулся. На небе, забинтованном марлей облаков, кровоточило пятно заходящего солнца.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Полувоенная дисциплина, введенная в фабзавуче, вскоре стала тяготить Ваню Аксенова, привыкшего распоряжаться собой по собственному усмотрению. Мало того, что приходилось вставать до света, нужно было во всем потрафлять Рожкову, а молодой мастер оказался недалеким, привередливым, самовлюбленным человеком.
Откуда-то Рожков узнал, что Аксенов — сын ветеринарного фельдшера, стало быть, интеллигент, примазавшийся к рабочему классу. Он невзлюбил независимого мальчика с озорными глазами и старался всячески унизить его, показывая свою власть.
Минуты отдыха за рабочим местом все больше сокращались. Теперь ребята совали деревяшкой в клетке и били молотком по получасу подряд, а отдыхали лишь пять минут. Постепенно тело привыкло к однообразным движениям и уж не ныло так, как вначале. Время побежало быстрей. Приближался долгожданный день, когда ученикам выдадут настоящие напильники и они станут пилить не дерево, а металл. Это ведь куда интереснее и полезней. Все было бы хорошо, если б не частые придирки Рожкова, изводившие ребят.
— Аксенов, перестань сутулиться! — режущим голосом кричал мастер с противоположного края помещения. Мальчик вздрагивал, как под ударом, и выпрямлял туловище.
— Ак-ксенов! — наливаясь кровью, кричал Рожков через пять минут. — Разговорчики!
Казалось, он не сводит с мальчика глаз.
В конце концов Ваня не выдержал, сочинил злую эпиграмму на мастера и отдал ее редактору стенной газеты Саньке Дедушкину.
Дедушкин отказался публиковать эпиграмму и, подлизываясь к начальству, тайком показал ее Рожкову.
— Значит, мало того, что плохо учится, а еще нарушает дисциплину, Демьяна Бедного из себя корчит, — прошипел возмущенный Рожков. — Хорошо, ты меня еще попомнишь, баснописец!
Как-то после звонка Ваня стремглав бросился вверх по лестнице. По дороге его на минуту задержал директор Гасинский.
Ваня вошел в мастерскую следом за Рожковым, тот оглянулся и, гася ехидную улыбочку, сказал приторным голосом:
— Аксенов, выйди из мастерской…
— Почему? — удивился мальчик, пожимая плечами.
— Будто не знаешь… Ты опоздал на урок.
— Меня задержал директор фабзавуча. Если не верите, можете спросить Юрия Александровича, он подтвердит, что я не лгу.
— Я ничего не знаю. Уходи из мастерской… Впредь не будешь показывать товарищам дурной пример… Становись! — скомандовал Рожков, поворачиваясь лицом к взволновавшимся ученикам.
Ваня вспыхнул, голубые глаза его посерели, загорелись недобрым блеском, кончики губ дрогнули.
— Хорошо, я выйду, но знай — ты злой и ничтожный дурак… Да к тому же интриган. Знаешь, что такое интриган? Если не знаешь, посмотри в энциклопедию.
Рожков, ни слова не говоря, выбежал из класса.
— Сад-дись! — подражая Рожкову, обрадованно завопил Дедушкин.
Урок был сорван. Ребята загудели. Назревал скандал. Было ясно, что Аксенову не поздоровится. Минут через пять явился бесстрастный сторож, сказал:
— Аксенов, иди на расправу, тебя сам Гасинский кличет.
— За срыв урока интеллигента не погладят по головке, — прощебетал Дедушкин.
— А ты и рад, чертов Гузырь, — вступился за товарища Альтман и сжал свои маленькие кулаки.
— Все вы, нового набора, какие-то разболтанные. Вас учить да учить надо, — поддразнивал Дедушкин.
— Ха, уж не ты ли будешь учить нас? Сначала сам научись писать и читать, а уж потом берись за других, — отпарировал Альтман.
И, как это уже много раз бывало, фабзавуч разбился на два враждующих лагеря: новички оправдывали поступок Аксенова, второгодники осуждали.