— Пойдем со мной, познакомлю… Знаменитый пахан, главарь шайки. Айда со мной на хазу. У нас все есть — и шамовка, и девочки, и марафет.
— Это что такое марафет?
— Понюхаешь, узнаешь…
Ваня смутно догадывался, что Герцог — вор. С каких это достатков он так шикарно одевается? А может, еще хуже — бандит. И он спросил в упор:
— Ты бандит?
— Да ты не бойся. Дай сюда руку. — Герцог схватил Ваню за кисть, сунул его руку в свой брючный карман. Пальцы Вани ощутили в нем таинственный, привлекательный холодок огнестрельного оружия. — Шпаер, настоящий. На шесть зарядов, а за голенищем скучает финское перо.
Они пошли дальше. Черт его знает, зачем Ваня поплелся за Герцогом. Он был ошеломлен тем, что сказал Герцог о суде, и, сам того не сознавая, искал дружеской поддержки. Все равно у кого. Он не давал себе отчета в том, что делает.
Сгибаясь, чтобы сломить силу ветра, медленно продвигались вперед и наконец вышли на площадь, голую, как пустырь. В конце ее маячила темная громада вокзала. Дряхлые старики и старухи рылись в мусорном ящике, облитом карболкой. Бездомные. Бесприютные. Видимо, и детей нет, умерли, погибли на войне.
— Сейчас увидишь наше царство-государство, — торжественно объявил Герцог.
Через бесконечные железнодорожные пути он повел вдруг оробевшего Ваню к темневшим вдали пакгаузам. Ваня на каждом шагу цеплялся ногами за рельсы.
Откуда-то вынырнули проворные мальчишки в неописуемо грязных лохмотьях, со свертками под мышками и присоединились к ним.
— Богатый улов? — небрежно спросил Герцог.
— Сам видишь.
— Как отвечаешь, шкет! — Герцог влепил мальчишке звонкую затрещину, объяснил Ване презрительным тоном: — Подзаборники, дети горьких пьяниц. Воровать и попрошайничать великие мастера. Приходится учить их благородному обхождению.
В пакгаузе, с настежь распахнутыми дверями и просвистанном ветром, Герцог подошел к двери, ведущей в подвал. Ее охраняли трое подростков. Возле них стоял пожилой человек — такой сутулый, что походил на горбуна. Он просил, чтобы его впустили переночевать. Подростки требовали деньги, которых у человека не было.
— Дерет ваш Полундра за крысиную нору втридорога, как в гостинице «Карфаген», — жаловался он, затягиваясь цигаркой и освещая огоньком свое землистое лицо.
— Нет денег — ночуй на улице, — сказал рослый подросток.
— Деньги! — сутулый человек ухмыльнулся. — Я пятьдесят лет проработал, а за всю свою жизнь ни разу не поел досыта. Денег ни гроша. Даже на марку нет, послать письмо сыну в армию.
— Проваливай, проваливай…
— Будьте вы прокляты, кровопивцы! Что мне остается? Слоняться по городу, как шелудивый пес. Ни одна душа переночевать не пустит. — Сутулый человек выругался и, втянув голову в плечи, засунув руки поглубже в карманы поношенных штанов, вразвалку побрел прочь.
— Сюда милиция боится нос показывать. Тут на прошлой неделе прикололи двух легавых, — похвастался Герцог.
— Кто приколол? Не ты ли? — спросил Ваня.
— Может быть, и я!
— Новенький? С калымом? — спросил Ваню старший подросток. — Без калыма Полундра все одно вытолкает в три шеи.
— Ослеп? Не видишь, что со мной идет? — небрежно бросил Герцог.
Подростки открыли дверь; в лицо Вани дохнуло застоявшимся, спертым теплом.
Спустились в темный, сырой подвал. Ваня семенил за Герцогом, держась за его мускулистое плечо. Подмывало сбежать, пока не поздно.
Пошли по подвалу. Натыкаясь на тела спящих, развалившихся на полу, Герцог ругался и шагал дальше. Подвальное помещение напоминало комнаты-пещеры без окон и дверей, слабо освещенные коптилками. На земляном полу сидели и лежали люди в смрадном отрепье. Какой-то чубатый парень, обнаженный по пояс, держа на коленях рубаху, уничтожал насекомых. В следующей комнатухе при свете свечного огарка отпетые босяки резались в карты. Там же на ящике, накрытом газетой, стояли недопитые бутылки, граненые стаканы, валялись огрызки пищи.
Девчонка лет пятнадцати без кровинки на худом лице, сидя на коленях верзилы в красноармейской шинели, лениво пощипывала струны гитары и вяло напевала:
— Лаура, — кивнул на девчонку Герцог, — ты ее остерегайся, у нее…
Ваня с болезненным любопытством взглянул на девочку-подростка. Миловидное, но уже поблекшее лицо ее было испачкано, в уголках губ уже наметились горькие морщинки. Видимо, она была под хмельком.
— Зарегистрированная. Три раза ее милиция силком хватала на улице, возили в вендиспансер, и всякий раз она утекала оттуда… Ее сам Полундра наградил.