За столом действительно уже сидели гости. Человек восемь или девять.
- Горько-о! - закричали все хором.
Зоя впилась в губы Жене под бурные аплодисменты. Они были все такими же мягкими, страстными, парализующими волю. Зоя, как змея, прежде чем проглотить лягушку, парализует ее волю, лягушка сама лезет в открытую пасть. Точно так же и Женя растворялся в ее губах. Он обмяк, прилип к ней всем телом, глаза его стали теплыми влюбленными, и он нежно и незаметно стал поглаживать ее в районе бедра.
Выпили, закусили, опять было "горько", оно повторялось бессчетное количество раз, у него уже губы болели от поцелуев. Но теперь он ждал главного. Теперь он ждал, когда все разойдутся и они с Зоей, этой гордой, никогда ранее недоступной барыней, взойдут на брачное ложе, где, кроме них двоих, никого в мире существовать не будет. И он утонет в ней, растворится вместе со всеми своими бедами и невероятной неустроенностью в жизни.
Как медленно тянулось время, как медленно гости тянули водку, вино и шампанское и как противно кричали "горько". Под это "горько" можно было только целоваться, а ему хотелось большего. И кажется, ей этого тоже хочется.
Ну вот, слава Богу, уже четвертый час ночи, гости начали клевать носом. Теща начала убирать со стола посуду. Сокурсницы Зои, Таня, Маша и Саша одеваются в прихожей, собираются уходить. Трамваи еще не ходят. Идти им всем пешком около пятнадцати километров.
Зоя, теперь уже законная жена, подошла к мужу и сказала:
- Поезжай-ка в общежитие досыпать. Я не хочу оставлять тебя здесь, чтоб ты лез ко мне. Первая ночь у нас будет там, на квартире, которую ты снял для нас. Мать не должна ничего видеть, ничего знать. Простыня должна быть в крови, а где я возьму эту кровь?
- А чего знать, чего видеть? - удивился Женя. - Ты же девушка и если будет простынь в крови, это ведь естественно. Так оно и бывает.
- Дурачок, ты ничего не понимаешь. Я же тебе уже сказала, я такая страстная, такая страстная, кричать начну, волосы на себе рвать, а, может, и тебя лысым сделаю, мы вдвоем начнем кричать от радости и боли, мать перепугается. Короче, иди, не нервируй меня. Я тоже тебя хочу. Сейчас, как ухвачусь, оторву, а ты, ни без чего, поедешь в свое общежитие. И будет тебе - грош цена. Уезжай, пока не поздно, слышишь, хорек невоспитанный? - она надвинулась на него грудью, теперь уже не женской, а грудью жены, милицейской дочки.
Женя перепугался, захлопал глазами, оделся и вместе со всеми гостями отправился в центр города, а оттуда еще пять километров до общежития.
Гости молчали, никто не спрашивал Женю, что случилось, почему он не остался. Только Таня взяла его под руку, тесно прижалась к нему и шепнула на ухо: мне жалко тебя.
- Если ты меня действительно жалеешь, останься со мной, я брошу все, и мы уедем на край света, - шепнул он ей на ухо.
- Чудак, так это не делается. Ты мог бы раньше мне сказать эти слова, но ты не мог сказать мне этих слов. А теперь ты говоришь так, от отчаяния. Я не знаю, чтобы я сделала, если бы мой муж выставил меня в первую же брачную ночь?
- Все, я больше к ней не вернусь. Никогда.
- Вернешься. Она сама за тобой завтра приедет. Ты любишь Зою. Ты и сейчас любишь ее. Она хорошая сучка. У нас на курсе никто не любит ее. Ты сам по собственной воле попал к ней в зубы. Теперь будешь расхлебывать. Много кровушки она тебе попортит. Все еще впереди.
- Таня, не говори никому ничего, хорошо?
- Можешь спать спокойно. Я бы так никогда не поступила, как она. Зоя - героиня твоего романа двадцатого века, в девятнадцатом таких не было. Правду ты говорил: любовь слепа...
4
Он добрался до своего общежития с восходом солнца. Сна, как ни бывало. Куда идти? В Ботанический сад. В Ботаническом саду - ни души. Все граждане, от мала до велика, находились сейчас на первомайской демонстрации, в центре города, проспекте Маркса. С плакатами и транспарантами в руках выражали поддержку политике КПСС и советского правительства, кричали "ура" и покупали газированную воду в палатках специально расставленных вдоль всего маршрута грандиозной демонстрации.
Женя зашел в буфет Транспортного института, съел бутерброд с колбасой и направился в общежитие. Он впервые испытал радость от той свободы, которая у него была сейчас.
"Нет, я эту свободу уже не променяю ни на что, я лучше останусь один, как-нибудь проживу. Я больше никогда-никогда не женюсь. Женитьба это дурное дело: она не может принести счастье".
Но у входа в общежитие его уже ждала Зоя во всей своей распутной красе.
- Ну что ж, муженек! Я знаю, как ты тоскуешь по мне, и поэтому приехала за тобой. Я вся уже горю, я так тебя хочу, места себе не нахожу. Я уже пожалела, что отправила тебя досыпать в общежитие. Мать сразу заснула, да так крепко, хоть стреляй. Мы могли любить до потери пульса, я могла кричать от боли при потере девственности, сколько угодно, - мать ни за что бы ни услышала. Ты не обиделся, мой золотой, что я тебя, может, несколько грубовато вытолкала из дому, хоть ты уже имел на меня полное право? Я теперь - твоя, а ты мой до гробовой доски, ты понимаешь это? Ты должен не ходить, а летать от счастья. Но я думаю, что ты, после первой брачной ночи, будешь летать, счастливчик. Лишь бы мне не было очень больно. А это отдельная комната у хозяев, а то мало ли, как может получиться: хозяева могут подумать, что ты меня душишь, и еще прибегут, а мы в это время...ну, ты сам понимаешь.
На Зое было платье с высоким воротником, чтобы спрятать следы укусов, а лицо она порядочно оштукатурила различными мазями, да еще улыбка до ушей, - все это завораживающее действовало на молодого мужа, у которого раньше не было элементарного уюта, не то чтобы такое роскошное тело. А сколько обещаний, сколько восторгов! Может, это действительно некий рай земной. Бог с ней! Покусали ее, но не съели. Видать, она вошла во вкус. Ее одарили, она одарила тех, кто увозил ее, а теперь она одарит и Женю, несчастного, неприкаянного студента. Женя уже знал, что женщина - это и дьявол и Божество одновременно. Он испытал это с Олей, которая сначала унесла в неведомую даль, а потом бросила его.