12
Женя приехал во второй половине ноября, проделал тысячу с лишним километров, усталый, голодный и ушел не к матери, как это раньше бывало, а к супруге в Реку, где Зоя работала учительницей. Уже смеркалось, у школы оставался только сторож. Именно он поведал, где Никандровна снимает комнату. Это было недалеко. И комната оказалась не на запоре. Электрического света еще не было в это время, его обещали, как только грянет коммунизм. В комнатенке было прохладно, зловонно, но керосиновая лампа, подвешенная к потолку была наполнена, доставай коробок со спичкой, и свет будет.
Женя обрадовался свету, разделся, ощупал холодную плиту, что топилась дровами, и стал рыскать по кастрюлям. Голод давал о себе знать, но нигде ничего не было. Наконец, на полу возле ведра, наполненного водой неделю тому, валялся кусок заплесневелого серого хлеба, который невозможно было есть. Чувствуя, что он здесь окоченеет, Женя не стал раздеваться, присел на кровать, приложил голову к подушки и закинул ноги в ботинках: все равно простыни были не стираны с прошлого года.
Он куда-то провалился и открыл глаза только тогда, когда услышал знакомый голос и знакомое слово:
- Чувак мой ненаглядный. Как я тебя ждала,- произнесла Зоя и придавила его своим могучим в 120 килограмм телом. - Ты, того, не вставай, я с тебя сыму брюки и туфли сыму и...и сама к тебе лягу. Я голодная...У меня давно никого не было. Уж плохо засыпать стала. - Она тут же расстегнула молнию на брюках, чтоб ухватиться за безжизненную сосиску. - А, ничего там нет, устал, проголодался. Но и в доме ничего нет. Как назло. Хоть бы бутылка, где завалялась. В этом ты виноват. Почему не дал телеграмму, не сообщил, что едешь? Почему никаких гостинцев не привез или у тебя, голяка, по-прежнему ни копейки в кармане? А я...можешь меня поздравить. Меня повысили в должности. Я теперь директор интерната в Водице. Теперь есть директор школы и директор интерната, два директора, здорово, правда?
- От тебя несет винными парами. Ты что, бухаешь? - спросил Женя, принимая сидячее положение.
- Магарыч пришлось ставить. Радоваться надо. Другой бы...
- Ладно, растопи плиту. Второй день ничего во рту не было.
- Хорошо сказать: растопи плиту. А чем? Щепы нет, дрова есть, наколотые, но сырые. Я уж так пристроилась: в пальто ложусь и засыпаю. Теперь с твоим приездом, надеюсь, все изменится, теперь ты будешь плитой заниматься. Я тебе ее доверяю, прямо сейчас, поднимай свою пятую точку и растапливай. Зато клопов нет.
- Клопов, может, и нет, а мышей полно и пауков тоже, все углы в паутине. И вообще запах ужасный. Ты что, в углу мочишься и не выносишь?
- А ты как думал? я одна посреди ночи и на улицу? ты рехнулся, честное слово.
В то время фонариков еще не было. Были переносные ночные керосинки, но они были в дефиците, как хорошая колбаса. И то, эти лампы, не советское изобретение, советское государство сосредоточилось на ракетах и самолетах, чтоб покончить с империализмом.
Женя поднялся, и, не снимая верхней одежды, вышел на улицу, нашел щепу в дроварне несколько сухих поленьев и растопил плиту. Лицо Зои засияло от счастья. Она нашла кусок сала, что подарила ей свекровь, муж почистил картошку, пожарил ее на сковородке и оба голяка устроили скромный пир без спиртного.
Зоя все прощала в ожидании пылких объятий, по которым она не только тосковала, но и страдала, как всякая молодая женщина в разлуке с мужем. На селе, как бы ты ни страдал, телесные утехи очень пикантны, очень скользки и опасны: все село немедленно узнает, пойдут пересуды, с прибавлениями, основанными на зависти и осуждении. А бабы выдумают такое, выльют на тебя столько грязи, всю жизнь не отмоешься. Поэтому Зоя не осмелилась пойти на новые знакомства...с колхозным бригадиром, либо сторожем, а учителя...у всех были семьи и жены берегли своих мужей, как иголку в сене, чтоб она не потерялась...навсегда.
В теплой комнате стало комфортно, Женя едва прилег, пристроившись к бочку молодой дородной супруги, и тут же заснул как убитый. Бесполезно было елозить ниже пупка, целовать в едва раскрытые губы, оттуда из губ исходил слабый храп и сопение.
- Его можно резать и он не проснется, - произнесла Зоя, повернулась к нему спиной и тихо заплакала.
Ее тоска, ее обида была погашена только на следующий день. Зоя была счастлива, как никогда. И муж как будто был доволен, что приехал. Наконец они заживут самостоятельно. Не будет тестя, старого, злобного бульдога с тупым бычьим выражением лица, и Лизе не на кого будет опереться и гнуть свою линию. Если приложить максимум усилий, может удастся приобщить ее к кухне, а там, глядишь, и помощницей станет в домашних делах. Если в селе жить, без хозяйственных работ, пусть самых мелких, не обойтись. А потом, эти аристократические пальчики, это пренебрежение к элементарному труду, да откуда это у нее взялось. Ее родители вовсе не аристократы. Они - советские мещане, жалкие рабы своих бредовых идей. А Никандр - бывший головорез, малограмотный, но амбициозный чиновник, мильтоха. И дочь воспитали в таком же духе. Брр. Надо попытаться переломить ее дурной нрав.
Женя осторожно, но настойчиво взялся за воспитание своей молодой супруги.
Дрова, напиленные и наколотые ребятами, подходили к концу и для того, чтоб не мерзнуть зимой, надо было достать пилу с двумя ручками, пилить бревна длиной 25-30 сантиметров, колоть их на поленья и топить. Пилить такой пилой можно только вдвоем, одному - никак. Одному только ножовкой орудовать.
- Солнышко, ты мне поможешь?
- Помогу. А что надо делать?
- Держаться за ручку и тянуть на себя. А когда я буду тянуть на себя, тебе надо слегка толкать от себя, на выпуская ручку из рук, идет?